Слово о Сафари
Шрифт:
Женщины действовали по-другому. Вселившись на зимние квартиры, они пошли устраиваться на работу – и все пятеро устроились. Жанна библиотекарем, Ирина на подмену декретной бухгалтерши, моя Валентина – няней в детском саду, адвокатша подалась в поселковые парикмахерши, а Адольфова подруга Света Свириденко – в табельщицы на симеонский рыбзавод.
Внедрение в посёлок и невольное слишком близкое контактирование с местными аборигенами привело нашу минскую зграю к удивительному открытию: оказывается, дальневосточные русские довольно существенно отличаются
Первой это заметила Натали:
– Кричат и ругаются между собой совершенно немотивированно.
– А может это просто выскакивают наружу все их прежние ссоры, – предположил Севрюгин.
– У меня стриглась одна из раздельщиц рыбы, которая здесь лишь месяц и всё то же самое, – не согласилась адвокатша. – С такой злобой говорит о своих подругах, что только диву даёшься.
Мы все с интересом начали вести наблюдение и скоро пришли к любопытным выводам. Не мотивированным оказалось не только повсеместная грубость и хамство, но и проявление приязни переходящей в сердечность, причём часто в одном и том же человеке на протяжении каких-либо 20-30 минут.
– Это и есть великая загадка русской души, – уверенно констатировал Воронец. – Чёрт борется с Ангелом, и Ангел, в конце концов, в русском человеке побеждает. Все почему-то этой его финальной сердечностью восхищаются, забывая, что грязные злые слова тоже прозвучали и никуда не делись.
– Как они не понимают, что есть вещи, которые нельзя произносить ни при каких обстоятельствах, – вторила мужу Жаннет.
– А они все абсолютные нигилисты, мол, никакие рамки приличий не должны сдерживать моё свободное словоблудие, – по-своему рассудил доктор.
– Мне кажется, они так пытаются вырваться из своей скуки, – предположила Ирэн. – Вечный театр одного актёра, чтобы быстро менять в себе плохие и хорошие эмоции.
Адольф, присутствующий при разговоре, воспринял его, как камень в свой российский огород.
– Вы же сами все русские, неужели у вас в Белоруссии всё по-другому? Ни за что не поверю. Съезжу и специально проверю, – пообещал он.
– Да нет, всё то же самое, только агрессивности на полкило меньше, – заверил его барчук.
– Интересно, каких всё же русских людей описывали русские классики? – простодушно задала вопрос моя Валентина.
Лучшей провокации для Севрюгина и Пашки было не придумать.
– Нормальные русские люди всегда жили в Европейской России, – запустил пробный шар доктор. – Сюда ехали одни авантюристы и преступники. То же самое, что сравнивать Англию с Америкой. В Англии никогда не бывает такого экстрима и маньяков, как в её бывшей колонии.
Все с любопытством ждали Пашкиного ответа.
– Дело в том, что одновременно существуют две России, – тихо, как что-то очень задушевное произнёс он. – Россия сиюминутная со всеми её истериками и дурными взбрыкиваниями, и Россия коренная, тот же самый сиюминутный народ через два-три года. Просто ему надо некоторое время, чтобы на сиюминутные вещи выработать свою собственную коренную правду и
– Ну и как мы можем догадаться, о существовании этих двух Россий? – с готовностью подхватил Вадим.
– Например, диктор по телевидению или учительница в школе могут сто пятьдесят тысяч раз сказать, какой Сталин плохой человек и сколько людей уничтожил, а для коренной России, которая всё понимает не словами, а иными путями, Сталин всё равно будет оставаться великим человеком.
На Адольфа, прежде никогда не слышавшего такого Воронца, эти слова произвели удивительное действие. Как в каком-нибудь романе Достоевского он вскочил с места и кинулся пожимать Пашке руку, в упоении приговаривая:
– А ведь верно! В этом всё дело! Я сам это как-то всегда чувствовал, только сказать не мог!
Пашка смотрел на него с некоторой оторопью, чужие восторги всегда вызывали в нашем лидере самую большую настороженность – то, что легко возносится, через день будет так же легко умаляться.
Живя в самом центре посёлка, мы, тем не менее, продолжали вести закрытый образ жизни. Ни одному симеонскому мужику по-прежнему не удалось ни с кем из нас выпить, но, благодаря привычке это уже мало кого раздражало, наоборот, для многих замужних женщин мы уже были примером показательного поведения. Наиболее любопытные симеонцы сами стали доискиваться нашего внимания. Брали книги, видеокассеты, заказывали что-нибудь сшить или связать, записавшиеся дачники просили показать планы будущих дач и так далее. Однако Пашка был непоколебим: для большего сближения с аборигенами ещё слишком рано, пусть докажут свои симпатии не словами, а делом, тогда и мы сделаем шаг вперёд.
Его пожелание не пропало даром. Среди дачников нашлась энергичная особа Дуся Шестижен. С восторгом смотрела на наши столь непривычные для симеонцев семейные отношения, а когда услышала сетования Севрюгина на нехватку хорошего механика, то на следующий день привела своего непутёвого муженька: вот механик, который вам нужен.
Вся непутёвость Шестижена-мужа заключалась в том, что из своих сорока с небольшим он двадцать лет провёл в морях. Все попытки жены свести его на берег неизменно кончались тем, что он ругался с очередным своим сухопутным начальством и возвращался на судно. Но руки у мужика действительно были золотые, и как всякий мастер, он хорошо знал себе цену, поэтому и с нами особенно не церемонился.
– Ну и что вы можете мне предложить такого, чтобы я захотел сойти на берег?
– Видите ли, Николай Фомич, – вкрадчиво начал наш великий и ужасный Гудвин, сиречь Пашка Воронцов. – У нас к технике отношение своеобразное. Мы, например, считаем, что человечество уже проскочило свой технический расцвет. Управлять кнопками и роботами – тупиковый путь. Поэтому нам нужен такой человек, который мог бы вернуться к старым технологиям, не исключено даже в ХIX или ХVIII век, чтобы отыскать там необходимый оптимум ручного и механического труда. Если вас это может заинтересовать, то ради бога.