Слово о Сафари
Шрифт:
Мы вошли в эту жизнь без всякого напряжения. Поздняя приморская весна постепенно набирала силу, становилось теплее, зелёный иней распустившихся почек превращался в зрелую листву, мелкая лесная живность всё смелее посещала наш лагерь, радуя своим «гостеванием» не только детей, но и отцов семейств.
Ну, а как с издевающимся смехом над Пашкиной идеей нас здесь поселить? Мы держали его про запас целых две недели: надо было осмотреться, да и втянуться в шабашку, от которой мы не собирались отказываться. Но потом настал момент, когда четверть гектара огорода была обработана и засеяна, и если на сезон, то в самый раз, а если с продолжением, то надо сажать раза в четыре больше. Пашка молчал, мы тоже не рвались к самому главному своему разговору. А в один прекрасный вечер, когда мы, размягчённые едой и усталостью, совсем потеряли бдительность, Воронец просто взял лист бумаги и нарисовал нам эскиз «Террасного полиса» на 100 семей, зря что ли имел диплом архитектора и знал на чём обскакать простаков.
«Полис» состоял из шлакобетонных домов-террас, ступеньками поднимающихся на Заячью сопку. Всё в них было просто, нарядно и целесообразно. На нижних этажах мастерские, клуб и школа, а над ними – просторные квартиры с закрытыми садами-двориками, куда не мог заглянуть никто посторонний. Чем не идеальное слияние квартирного с коттеджным? А хозяйственные дворы с мини-полями отдельно у подножия сопки.
– Но это же дурдом всем быть в одном здании, – пробовал возразить Вадим. – А вибрация от станков, а детские вопли?
– Этого не будет? Тебе что, всю техническую документацию представить? – отвечал ему Пашка.
– И мы как горные козы будем скакать по этажам вверх и вниз? – полюбопытствовала Натали.
– Только вниз. Вот здесь посередине будет проходить эскалатор на самый верх, – показал ей главный сафарийский зодчий.
– Все люди всегда стремятся выбраться из коммуналок, а ты нас, наоборот, в них навечно поселить хочешь, – выразила своё сомнение Жаннет.
– Для особо гордых и независимых построим отдельные дачи.
Мы посмотрели на эскиз, почесали затылки и сказали: «Ну что ж, годится». Вдруг выяснилось, что у всех успели созреть собственные планы насчёт местной колонизации. Море, горы, лес, робинзонада со всеми удобствами оказались слишком большой приманкой. Ещё в одиночку человек был как-то застрахован: попробуй-ка поселись в лесу один, да ни в каком-нибудь тепличном Уолдене, а рядом с единоплеменными русскими каннибалами, всегда готовыми сожрать тебя только за привычку иначе нос утирать. Но четверо уверенных в себе мужиков, от 185 до 195 сантиметров ростом, приехавших именно с целью поселиться здесь, были не в силах противостоять рвущемуся наружу созидательному началу.
Доктор-казначей Севрюгин, лучше всех воспринявший Пашкины идеи материальной оптимальности, настроился на получение Нобелевской премии по экономике за свою модель сафарийской безотходной жизни.
Его Ирина, уже настолько срослась с бабушкиной швейной машиной, что давно мнила себя несостоявшимся кутюрье, и теперь тихо грезила о том, что здесь, на краю света, мы никуда не денемся и будем носить всё, что она нам ни сошьёт.
Переводчик-драчун Аполлоныч раздувал ноздри, дабы превратить остров в дальневосточную Асканию-Нову, в сафари-парк с зебрами, слонами и носорогами, среди которых в закрытых машинах раскатывали бы посетители. Особенно его грела псевдонаучная идея обратной селекцией превратить быков и лошадей в туров и тарпанов.
Натали тоже пребывала в полном восторге от буйства приморской растительности и за будущие урожаи арбузов и винограда не прочь была отдать любые перспективы своей адвокатской карьеры в Минске.
Жаннет, хоть и работала в главной белорусской газете, всегда мечтала уйти из журналистики. Но только во что-нибудь не менее весомое и престижное. Например, учредив на Симеоне собственную музыкальную школу.
Похоже думала и моя Валентина. В её биографии была педпрактика в детском доме, и она считала, что в будущем каждая наша семья должна взять на воспитание не меньше двоих детей, желательно мулатов или с наследственными болезнями, и островная жизнь – идеальное место для реализации такой цели. Другие жены, впрочем, пока не очень спешили ей аплодировать.
Даже младшая детвора, подговоренная более старшими воронцовскими отпрысками, и та открывала свои клювики и пищала, что тоже хочет жить «у моля, у пляза».
Что же касается Пашки, то он как бы весь замер в напряжённом ожидании, ещё не ведая, а только предчувствуя, какой размах может приобрести его скромная идея «просвещённого колхоза».
Да что там говорить, я сам, на что уж был навсенаплевист, и то заразился общим вирусом и также рисовал в воображении океанскую яхту вскладчину и походы на ней к каким-нибудь Маркизским островам. Особенно аппетитно было видение, как мы восходим на её борт в полуверсте от собственных спален.
Сыграло свою роль и то, что у нас появился первый солидный союзник, вернувшийся из отпуска директор зверосовхоза Заремба. Тридцатипятилетний симпатичный парнишка, он был родом с Брянщины и воспринял нас как земляков. Приехал сюда по распределению после московского вуза, и сразу стал воинственным патриотом Симеона. Поэтому и наши осторожные намёки на долгосрочное сотрудничество встретил с безоговорочным одобрением и обещал любую помощь – больно ему всё в нас нравилось.
Не было противодействия и со стороны неожиданно нагрянувшую в зверосовхоз проверяющей комиссии, которую больше интересовали наши наряды, чем вырубки и земельные захваты. Вообще здесь, в Приморье, нас этим долго не попрекали, находя естественным использование окружающих ресурсов себе на прокорм. Беда была, что мало кто из местных сам к этому стремился, а не наоборот.
Словом, ни малейшего недовольства, в какой медвежий угол затащил нас Пашка, никем высказано не было. Однако, совпав в стратегии, мы разошлись с жёнами в тактике. В их эфирном женском сознании до сих пор как-то ускользало, что сельская община – это не только весёленькие грядки и пасторальные козочки с курочками, а, прежде всего, ненасытные свиньи и требовательные коровы, гектары сенокосов и кормовой свеклы. И когда выяснилось, что всё это готово появиться хоть сейчас, они резко дали задний ход. Зароптали, что надо перезимовать в Минске, а уж со следующего года впрягаться, как следует.
Но мы-то понимали, что никакого следующего года не получится. Наша шабашка уже изжила себя, и надо было либо разбегаться в разные стороны, либо перерастать во что-то другое. Сопротивление жён только раззадорило, если ещё и сохранялись какие-то сомнения, то теперь они сменились чугунным – остаёмся! Чем вообще привлекателен тяжёлый физический труд, так тем, что ты всегда после него чувствуешь свою правоту. Наверно и патриархат сменил матриархат, когда вместо женской мотыги появился мужской плуг. «Замолчи, дура, – сказал в тот день мужчина женщине, – теперь я тебя кормлю и буду сам всё решать».