Слово о словах
Шрифт:
Что же с ними случилось? За долгие века древние корни как бы всосали в себя столь же древние суффиксы. Мы теперь слово «не-о-добр-я-ть» разлагаем именно так, на корень «добр» и другие части морфемы, и высокомерно считаем «искажением» такое употребление слов, какое можно услышать, например, под Псковом: «Ай, Пантюха, малец доб горазд!» (то есть «очень хорош»). А ведь на деле, пожалуй, тут вовсе не искажение, а сохранение древнейшей формы.
Вот какими захватчиками ведут себя по отношению к суффиксам подчас корни. Но можно привести и прямо противоположные примеры.
Слово «тайник» или слово «охотник» произведены от слов «тайный» и «охотный» (например,
Взяв же слово «клеветник», мы его не можем разложить так же: прилагательного «клеветной» не существует.
Что же произошло? Слово «клеветник» образовалось по аналогии с теми словами, которые связаны с прилагательными на «-ный». Суффикс «-ик» как бы «отгрыз» звук «н» от основ на «-ный» и, включив его в себя, усложнился, вырос в новый суффикс, «-ник». Такие случаи далеко не редкость, и, хотя вопрос о происхождении суффиксов еще отнюдь не до конца изучен и разрешен учеными, здесь перед нами явный пример «рождения нового суффикса».
И в русском языке и в языках других народов можно указать немало любопытных случаев такого возникновения новых суффиксов из совершенно самостоятельных (часто даже иноязычных) слов. Во французском языке живет сейчас очень широко применяемый суффикс наречий «-ман»:
гордая – фьер
горделиво – фьерман
нежная – дус
нежно – дусман
Этот суффикс может быть назван новорожденным. Он возник в литературном французском языке из книжного латинского языка. По-латыни употребительны выражения вроде:
«Фэра мэнте» (fera mente) – «с яростным духом» потому что «мэнс» (родительный падеж – «мэнтис», творительный – «мэнте») по-латыни означает «ум», «дух». Из него и получилось французское «фьерман». Из латинского «дульцэ мэнте» («со сладостным духом») образовалось «дусман». Но, раз приняв этот способ, французы начали образовывать по его примеру слова от самых разнообразных, уже французских, корней и основ, совершенно не считаясь, были ли соответственные слова в языке древних римлян. Так возникли наречия
publiquement
(пюбликман) – публично
subitement
(сюбитман) – внезапно
sottement
(соттман) – глупо
и сотни других, которые очень бы удивили римлян: никто из них не мог бы сказать «публике менте» («с публичной душой») или «субито менте» («с неожиданной душой»). Но современному французскому языку до этого нет никакого дела: он спокойно превратил творительный падеж латинского существительного «mens» – во французский суффикс «ment» и, так сказать, «в ус не дует».
Подобно этому и у нас, в русском языке, всё больше теряют значение прилагательных, всё больше приближаются к суффиксам такие слова, как «видный» («шаровидный» – круглый), «образный» («разнообразный», «звездообразный») и им подобные.
Новые суффиксы рождаются, старые отмирают, как и целые слова. Наши предки спокойно и свободно слагали с различнейшими основами суффикс «-арь» и получили наименования действующих лиц: «куст-арь» [112] ,
112
Впрочем, некоторые языковеды полагают, что слово «кустарь» связано не с русским корнем «куст», а с немецким словом K"unstler – «искусник». Тогда суффикс тут иной, как в словах «маляр» – Mahler или «слесарь» – Schlosser.
Мы утратили способность пользоваться этим суффиксом. Мы не можем сейчас создавать слова вроде: «летАРЬ», «пулеметАРЬ», «танкАРЬ» или «атомАРЬ». Мы предпочитаем при помощи других, ныне живых, «деятельных», суффиксов производить иные слова: «летЧИК», «пулеметЧИК», «атомЩИК», или наконец, «танкИСТ».
Таким образом, становится еще более ясным, что особая жизнь, особая, своя история присуща в языке не только звукам слов, с чем мы уже ознакомились, но и частям слов и их грамматическим формам. Именно поэтому ими так интересуется языкознание.
МЕСТО ВАШЕГО РОЖДЕНИЯ
Заговорив о суффиксах и связанных с ними вопросах, я не могу не коснуться одного, по-моему, небезынтересного и малоизученного грамматического обстоятельства: оно крайне наглядно показывает, как тонки, причудливы и своеобразны бывают порою нормы и законы нашего языка. Очень часто мы, практически без всякого труда, говорим совершенно правильно по-русски, верно образуем нужные слова, превосходно их понимаем, а вот объяснить, как мы это делаем и почему делаем именно так, затрудняемся, и даже очень.
Я родился и живу в Ленинграде. Поэтому я – ленинградец.
Мой друг – уроженец Пскова. Что же он – псковец? Отнюдь нет: он пскович! Ни один русский человек не сделает такой смешной ошибки, не назовет псковича псковцем.
Хорошо. Тогда, видимо, от имен городов, которые оканчиваются на «-ов» или «-ков», слова, означающие их уроженцев, образуются при помощи суффикса «-ич»? Ничуть не бывало: житель Харькова вовсе не харькович, а харьковчанин. Житель Тамбова скорее уж тамбовец, чем тамбович. А вот житель нашей столицы Москвы – он, безусловно, москвич, хотя его же можно назвать еще и москвитянином (как псковича псковитянином: вспомним пьесу Мея и оперу Римского-Корсакова «Псковитянка»).
В свою очередь, суффикс «-чанин» тоже никак не связан неразрывно с названиями городов, оканчивающимися на «-ков»: рядом с харьковчанами существуют минчане (жители Минска) и олончане из Олонца; [113] зато от города Томска никак нельзя произнести слова «томчанин»; жителя Пинска зовут не пинчанин, а пинчук, а тот, кто вздумал бы назвать омчанином жителя Омска, был бы крайне удивлен, узнав, что омчанами (или амчанами) искони именовались в народе обитатели города Мценска Орловской области; была даже поговорка, утверждавшая, что «о(а)мчане коней умчали».
113
Занятно, что от названия города ЧЕРЕПОВЕЦ старая правильная форма названия жителей была «черепане». Отсюда пошла известная фамилия «Черепановы». Форма «черепане» встречается в стихах большого знатока северных наречий, поэта А. А. Прокофьева.