Слово предоставляется детям
Шрифт:
Мы вызвали скорую помощь и побежали обратно на крышу.
Поднялась я туда, и у меня закружилась голова: я споткнулась о Надины ноги. Их далеко отнесло воздушной волной. Я хотела крикнуть и не могла, у меня дух спирало в горле. К счастью, прибежала Рая и отвела меня в бомбоубежище.
...Вскоре нам всем, старшим детям, было приказано тоже покинуть Москву. На эвакуационном пункте мне выдали билет и усадили меня в эшелон. Я отправилась к маме в Рязань, а оттуда, вместе с ней и сестренкой, в Среднюю Азию. В городе Фрунзе меня высадили из поезда и уложили в больницу: на нервной почве у меня заболели глаза. Там меня лечили замечательно - чуть ли не каждую минуту собирали консилиум, а когда я начала поправляться, то не знали, куда и посадить... Капали в глаза дианин, дикаин, флюристин - все лекарства в рифму.
Один
Ничего, отомстим Гитлеру все, все... Мой папа отомстил уже. Он многих уничтожил.
Валя Мацюпченко, 15 лет, из Москвы.
Записано 17/III-42 г, в Карантинном Детдоме, в Ташкенте.
ПО-ПЛАСТУНСКИ
В сороковом году я учился в Ф.3.У. в Ленинграде. Как началась война, я читаю в Информбюро: территории, где моя родная деревня, занята.
Я как прочитал, что территория моя занята, - решил пойти в партизанский отряд.
Меня сразу зачислили. Я хотя ростом малый, но мне уже было 16.
После одного боя мы, одиннадцать человек, попали в окружение. Когда мы пробирались к своим, то по дороге делали подрывную работу, взрывали машины, железные дороги, мосты. Пробирались мы по-пластунски, как мыши, и всюду такое зрелище видели, что немец в тылу заставляет население собирать рожь, картофель и все вывозит. В каждой деревне с двух сторон стояли виселицы. Если немцы заметят, что в какую-нибудь квартиру зашел чужой человек и опять ушел, то они сразу вешают хозяев. Населению хоронить никого не давали, пускай вороны клюют, собаки грызут, это им все равно. А если люди не боялись и хоронили своих, то немцы сжигали вплоть до целой деревни.
Это было за станцией Волосово. Мы пробирались через лес, потом по ржи. С опушки леса мы наблюдали за движением войск и что немцы проделывают в деревне. Мы видели, как пленные раненые бойцы и население убирали урожай. (Сильно раненых немцы всегда прикалывают, а тех, кто еще может делать какую работу, тех оставляют.) После уборки, вечером, урожай был собран на одном дворе. Ночью мы увидели, как на локотках подкрались через огород два молодых парня, а в кулаке у них у каждого бутылка керосина. Стало много свету, хлеб горел, как большой дом, пламя схватилось быстро. Потом они двое прибежали в лес, и мы их окликнули. Видно, они были соединены с партизанским отрядом: они имели наганы... Немцы ринулись тушить хлеб, но где уж тут! Мы открыли по им огонь, а потом ушли глубоко в лес. А когда мы другою ночью снова вернулись в тую деревню, то немцев уже не было и деревни тоже почти не было, а только лежали замученные люди и качались повешенные.
У нас была задача, когда мы пробирались, зайти в одну деревню, узнать, что нет ли тут предателя из населения? Мы сняли с немецких убитых верхнюю одежду, переоделись и пошли. Мы зашли к одному старику в избу, заперли двери и начали того старика спрашивать - как будто мы немцы - где партизанский отряд? Где коммунисты? Как будто мы немцы, разведчики, и понимаем говорить по-русски. А старик упирается, ничего не знает. Мы выклали ему на стол много денег, немецких марок, но он и тут не поддался - видно, человек, преданный нам, как говорится. Тогда мы ему объявили, что мы являемся русские бойцы-партизаны, и пусть он нам расскажет, как нам безопасно пройти на соединение с частями Красной Армии. Он нам все объяснил в отношении дороги; а в этой же деревне, говорит, есть один человек нерусской нации, и к нему часто захаживают немцы, пьют у него, поют - словом, гуляют. Видно, он предатель и им рассказывает все. Ну, мы как были в немецкой одежде, наведались к тому молодцу тоже погулять. Сказали, что мы присланы от немецкого командования, и пусть сообщит, когда должен явиться партизанский отряд и кто здесь в деревне коммунисты, которые дают сопрутивление немецким войскам? Он нам рассказал, что должен послезавтра в двенадцать часов ночи к населению в гости притти партизанский отряд, и назвал имена, кто из населения наносит вред немцам. Тогда мы ему открыли, что мы как раз не немцы, а русские, и за такие его поступки мы делаем ему конец. Он чуть ли не сомлел.
Мы снова зашли к тому старику, сказали спасибо. Он нам опять дал совет, как дальше итти, - и мы к утру уже были на своей территории.
Там командир части поручил лично мне одно приказание: взорвать железнодорожный мост. Я ростом небольшой, так это очень годится.
Я взял гранату, взял наган, взял взрывчатые, спрятал под фуфайку, сел на велосипед и поехал. Доехал я до передовой линии противника, схоронил велосипед в лесу и пошел пешком. Где через кустарник здоровый лез, где полянками полз. Не доходя до моста, встал и вышел на дорогу.
И откуда ни возьмись - появилась немецкая машина. У немецкой машины кузов высокий, и она тихо идет, неслышно, незвучно.
Их в кузове было два солдата, а в кабинке ехал шофер и офицер. Я иду мимо - будто они мне и неинтересны. Машина, когда сравнялась со мной, то остановилась, и с машины вышел офицер. Он втолкнул меня в кузов, сказал что-то шоферу - и - поехали! Куда, думаю, дьяволы, меня везете, неужели за языка взяли? С грунтовой дороги мы уже свернули на шоссейную. Тут я застучал кулаками в кабинку, чтобы ссадили меня. Машина остановилась, и из кабинки вышел офицер. Вынул наган и начал мне в голову целиться. А я что же - нагана не видал, что ли? Говорю: ссадите меня, мне некогда с вами в машинах разъезжать! Тогда он что-то сказал своим солдатам и сел обратно в кузов. Машина опять поехала, а солдаты взяли меня - один за руки, другой за ноги - и хотели сбросить на ходу. А это никак нельзя допустить, потому что у меня ведь под фуфайкой взрывчатые, и если неосторожно они меня швырнут, то я ведь могу взорваться безо всякой пользы. Я начал просить их, плакать, прямо в голос ревел. Тогда машина остановилась, офицер вышел, схватил меня за шиворот и кинул прямо в грязь. Благополучно.
"Ну, думаю, немцы меня далеко от моста отвезли - немцы же и поближе привезут".
А тут был деревянный мостик, маленький такой. Я возле него сел. Минут через сорок идет немецкая легковая машина. Когда она возле мостика стишила ход, я выскочил, прицепился назади и поехал. Подъезжая уже близко к железнодорожному мосту, я спрыгнул.
Наступила ночь, темно уже, конечно, было. Было слышно, как близится поезд. Возле моста расхаживал немецкий часовой. Я подполз к нему. Когда он был ко мне спиною, я выстрелил. Потом я пробрался под мост и подложил, что надо было. Не отбежал я и ста метров, как послышался грохот. Верно, этот поезд вез боеприпасы, потому что слышны были взрывы и патроны рвались.
Саша Астрейко, 16 лет, из дер. Подъяченко (Белоруссия).
Записало 2/IV-42г., в Ташкенте.
В УЗБЕКИСТАНЕ
Дети, эвакуированные из прифронтовой полосы, глубоко потрясены тем, что им довелось пережить. Аня Лебель до сих пор видит перед собою пальчики маленькой девочки, лежавшие на мху "отдельно", и Доня Хаенко вряд ли позабудет когда-нибудь ту минуту, когда он тщетно пытался разбудить отца, "заплакал и побиг за товарным"; и Люба Ватник, конечно, вовек не забудет той минуты, когда из ее руки "вдруг выпустилась мамина рука" и она осталась одна в дыму бомбежки...
И все-таки у всех собранных здесь рассказов имеется благополучный конец. Он заключен в краткой ремарке: Детдом такой-то, Ташкент. Ремарка означает, что ребята не погибли под пулями преследующих их фашистских пулеметов, что заботами советского государства и советской общественности они вывезены из прифронтовой полосы, спасены от беспризорности, одеты и сыты. Узбекистану, бесспорно, принадлежит одно из первых мест в ряду братских советских республик, оказавших горячее гостеприимство детям прифронтовой полосы. Города и колхозы Узбекистана приютили в своих стенах несколько тысяч осиротевших или потерянных ребят. Боря Воронин, привезенный в тыл, в Ташкент, рвется обратно на фронт. За уроки он обещает взяться, как только окончится война. "Сейчас все должны воевать", - говорит он. Но ему объясняют, что и сейчас он обязан не воевать, а учиться. Все его попытки снова "уехать на войну" кончились неудачей, и он водворен за парту.