Слово предоставляется детям
Шрифт:
Утром на улице оказалась виселица. На виселице уже висели двое: председатель колхоза имени Комсомола и учитель нашей школы по физике и химии. Три дня эсэсовцы стреляли и вешали. Там был дом напротив кооператива, так они у его стены расстреливали, а напротив него - вешали.
А на третью ночь немецкий штаб взлетел в воздух. К нам партизаны явились. Они были из села Соловьевки. Они прославились еще в восемнадцатом году, соловьи эти, когда немец оккупировал Украину. Нам рассказывали про них в школе, на уроках истории...
Боря Ищенко, 16 лет, из с. Узино (Украина, близ Белой Церкви).
Записано 20/III-42 г., в Детдоме № 17, в Ташкенте.
НАЧАЛЬНИЧКИ
Меня
Я в плен потому попал, что на оборонные работы выпросился. У нас с колхоза, как началась война, многих посылали на оборонную работу: окопы рыть, еще что делать. А детей, тех с матерями эвакуировали. Но я не захотел уезжать, а захотел лучше рыть. И выпросился.
Нам в колхоз подали машину, мы лопаты туда покидали и поехали.
Мы в машине ехали, головы задрамши, все самолеты наши сосчитывали. "Ну, - говорим, - дадут они сейчас немцу жизни".
На работах нас встретили военные и показали нам норму, сколько рыть. Лопатой надо высоко кидать, а земля глинистая и лопата тяжелая. Норму мы свою выполнили, и тогда военный нам сказал: "Мы вам дадим работу полегче". И показал нам огневые точки делать. Я их мохом обкладывал, маскировал, а товарищи окна для пулеметов делали. Я на всякую работу сильнущий, ловкущий, я только в школе не так хорошо учился. Глупый, конечно, был. Меня отец ругал и мать ругала, а мне было больше охота на лошадях в табун ездить, сено возить, рожь молотить, что рукам делать - это я любил.
У нас - вы бы поглядели - колхоз богатый: своя динама у нас была и своя мельница. Да мало ли еще чего! В таком хозяйстве и хозяйничать весело, верно ведь?
Дело уже к обеду шло. Уже солнце пекло здорово. Вдруг мы слышим гул самолета, и какой-то будто наш, будто не наш гул. Он повертелся, повертелся и полетел к реке Луге.
Уж мы про него забыли. И на фабрику пошли, где обедаем. Приближаемся и видим - кругом такое творится, что ух! Немцы ходят. По нашей земле немцы ходят. Это был десант. Немцы повсюду, и ни одного пешего нет - все на машинах, на мотоциклах. Ломают дома, заборы, ворота. Поставят машину у здания и маскируют досками. Кругом стрельба поднялась. Немцы по улицам из пулеметов так и косят. Рабочие с фабрики засели на колокольне и оттуда бьют, а немцы колокольню расстреливают. Она горит уже. Женщины несут прятать детей в землянки, где овощи. Немцы ходят по цехам, все кидают на пол, бьют, ворочают, чего-то ищут. Другие водку из магазина тащат, другие хлеб ногами подкидывают, другие деньги на почте пачками жгут. Ой, что делали! Связь порвали, все провода болтаются на столбах. Один уже напился, лезет в универмаг в окошко, а сам толстый, обратно на улицу вывалился, и лежит и спит. Один ко мне подошел и спрашивает - он по-русски спрашивает, только худо так: "До Ленинграда далеко?" - "Километров триста".
– "А до Москвы?" - "Тысяча".
– "Значит, завтра будем в Ленинграде, а после-после-послезавтра в Москве. Русским капут сделаем". Показал на горло и руки сделал за спину - значит, русских вот так поведут... Гадюки!
Мы сдумали домой уйти, в нашу деревню. А тут уже немцы, все в порядке, расположились, как дома, пулеметы во все стороны нацелили. Часовой нам говорит: "Туда нельзя, туда нельзя, туда нельзя и туда нельзя - а то - вот!" - и наган сует к животу.
Мы в поселок опять поплелись, а тут немцы бегут и всех на фабрику гонят. Сами расхаживают вокруг станков, фотографируют бумажные станки аппаратиками. А нас сбили в кучу. И вот один офицер вышел - он с немцами, но он русский… Я забыл, как такое слово называется... Это был один русский белогвардеец. Он нам говорит: "Население Советского Союза! Мы вас отправим в тыл, где вам будет легче жить". И стал расписывать. Это он нас заманивал, чтобы мы на них работали. Мы молчим. Вокруг нас стали солдаты и погнали нас. А с нами был ремесленник один,
Нам дали в вожатые одного ихнего солдата на мотоцикле или какого-то чина, а с боков у нас шли солдаты с автоматами. И гнали нас. Пыль, дети голодные плачут, женщины сами плачут - детей несут. И где только мы идем, из лесу бегут немцы с аппаратиками и фотографируют нас. Солдаты сторонятся, и на карточке выходит, будто мы сами к немцам в плен идем. Хитрюги!
Они очень хитрые, особенно это офицерье. Вот, когда они только пришли на фабрику, я гляжу - офицера ни одного нету, все солдаты. На погонах ни ленточки, ни звездочки, ничего. Потом, уже когда к вечеру дело, гляжу - офицерья полно. Это они погоны перевертывают, боятся: если в местности остались коммунисты, или бойцы, или партизаны - увидят офицера - застрелят. Ведь мы хотим не солдат в первую очередь бить, а начальничков - верно ведь? Начальничка нужнее убить, чем солдата. Начальничек во всем виноватее, верно ведь? Вот они, трусы, и маскируются.
В дороге есть нам ничего не давали, а пили мы из маленького болота. Мы шли все лесом и прибыли в деревню Ложголово.
Там уже никого не осталось, все ушли и скот с собою эвакуировали. Когда мы прибыли туда, офицеры нас распределили по пустым избам и заперли.
Там только одна старушка старая осталась, да дед пасечник. Как она гадала хорошо, кто бы знал! Она всем гадала. И я у нее спросил, что буду ли когда дома или нет? Она мне нагадала, что буду, но только, говорит, через очень долгое время.
Стали мы там жить. И не жили, а голодали, пухли с голоду. Немцы нам не давали ничего. Они сами ходили голодные, как волки. Колхозники-то все с собой увезли, подчистую. Мы капустные листья ели, лук жевали. Встанешь утром - голова кружится, как у пьяного. Немцы в огород залезут, картошку палкой наковыряют, - маленькую, с пальчик, - и варят. Потом морковочку мелко-мелко натрут и суп себе варят.
Один раз они и нам оставили супа. Гляжу: что такое? ведро воды в котел нахлюпали и кличут всех. Матери понесли детей - ведь сколько уже не евши сидели! А они - фотографируют. Вот как мы, мол, немцы, население Советского Союза кормим! Лгуны, гадины!
Там рядом у деда одного была пасека. Где мед. Вот немцы туда забрались и давай мед брать оттудова. А пчелы давай их кусать. Немцы вытащат рамку, бегут и рамку по траве волочат. А пчелы их кусают. Одного, спасибо, так искусали, что еле бельма смотрят. Он показывает, говорит: "Муха, муха!" Ничего, я думаю, муха!
Офицеры у них злые, ну, прямо сказать, - зверье. Солдаты в сто раз добрее. Один солдат - он еще на фабрике нас караулил - так он нам говорил, что они офицеров боятся, а то все бы в плен сдались. Они бы в охотку сдались, да им начальство мешает. Он нас папиросами угощал, добрый такой был этот солдат... Офицеры и правда у них прямо как не люди. Вот один раз идет маленькая девочка, потом я. Офицер стоит посреди дороги, смотрит. Она ему ничего не сделала, не толкнула, ничего не сказала - она такая была маленькая, что дунь и нету - а он - она проходит мимо - ее в канаву локтем пихнул. И стоит посреди дороги, скотина. Я иду, думаю: не буду перед тобой сворачивать, хоть ты что. Иду. Он меня за шиворот схватил, да как вертнет! Я и полетел.
Там у них один солдат что-то провинился. Я ничего не знал. Иду, смотрю - солдат ползает по земле. И на спине, и на животе, и на всем ползает и вокруг себя катается... Это у них такая придумана казнь. Ползает с автоматом на шее. А над ним стоит офицер и ругается.
Зато солдаты и ненавидят же это офицерье! Они, знаете, что делают? Мне один ихний солдат за верное рассказывал. Когда у них с нами, с русскими, происходит бой, то они своих офицеров сами бьют, а потом на русских сваливают, чтобы им не попало. А что ж им иначе делать, верно ведь?