Слово шамана (Змеи крови)
Шрифт:
Со стороны Перекопа широкой рысью примчалось две сотни казаков и, не обращая внимания на крики и взмахи царского посланца, с ходу врезались в сечу на левом крыле. Боярин разочарованно сплюнул, остро ощущая свою бесполезность, попытался поймать еще одного оставшегося без седока коня — но опять безуспешно. Только с четвертой попытки выбредшая из боя лошадь далась ему в руки, и Даниил Федорович смог опять подняться в седло.
За то время, пока он неприкаянным бродил за спинами казаков, положение чуть-чуть изменилось — левое крыло, получившее нежданную поддержку, начало медленно, шаг за шагом, теснить татар назад. Адашев проехал позади строя,
— Москва!!! — снова врезался в сечу.
До темноты казакам удалось заметно потеснить басурман, затолкав их обратно в ту ложбину, из которой они появились, но окончательной победы, коренного перелома в битве, добиться не смогли. Спустившаяся мгла развела сражающихся в стороны, и над окровавленным полем повисла тишина. Обитатели степей — как донских, так и крымских, несколько часов махавшие саблями, вымотались до такой степени, что не имели сил даже развести костров. Они пожевали холодной баранины, оставшейся со вчерашнего дня, и провалились в глубокий сон.
А с первыми лучами солнца в широкой степи, по обе стороны от залитой кровью полосы, выстланной человеческими телами и конскими тушами, снова выстроились молчаливые конные сотни.
— Вот упрямые какие они нынче, Даниил Федорович, — тихо удивился атаман, — Может, подмоги какой ждут?
— Может, и ждут, — согласился дьяк. — Обоз-то ушел?
— Отары овечьи ребята гонят, — вздохнул Черкашенин. — Медленно бараны идут, ножки больно короткие…
Из-за татарских рядов донеслись радостные выкрики — и внезапно над басурманской конницей поднялась многосаженная темно-бурая махина. В первый миг боярин Адашев подумал, что татары собрали осадную башню, обмазав ее снаружи от огня землею. Но глаза упрямо показывали ему глиняную голову черные черточки рта, приплюснутый нос, зрачки из оловянных тарелок. Широкие человеческие — и в тоже время нечеловеческие плечи, низко опущенные руки, ноги.
— Свят, свят… Святый Боже… Господи, спаси, помилуй и сохрани… — послышалось со всех сторон испуганное бормотание.
— Это просто статуя, — нервно перекрестился дьяк, начиная понимать, что именно про это басурманское чудище и наказывал ему узнать государь. — Это просто большая статуя… У меня в отряде священник был… Отец Сергий… И колдун…
Чудище, покачнувшись из стороны в сторону, внезапно сделало шаг, потом еще.
— Знаешь, атаман, — внезапно решил Даниил Федорович. — Бросьте вы эти отары. Давай уходить отсюда. Быстрее. Глиняное не догонит…
— Назад, назад братья! Поворачивай! На Дон уходим! Домой!!!
Разворачиваться в тесноте строя было совсем не просто — но никакой опасности казакам в эти мгновения не грозило, а потому они справились быстро, никого не задавив и не покалечив. А потом все вместе дали коням шпоры, уносясь самым стремительным галопом, какой только могли позволить отдохнувшие за ночь лошади.
— Ал-ла! Ал-ла! Гей! — послышались позади радостные выкрики, громкий посвист. Даже не оглядываясь, боярин понял, что степняки кинулись в погоню. Нет большего удовольствия для любого воина, чем рубить беззащитные спины еще недавно грозных и глумливых врагом.
— Ничего, — пробормотал дьяк. — До нас далеко. Дайте только от чудища ускакать.
Одинаково легко вооруженные всадники мчались на одних и тех же брюхатых степных скакунах, одинаково уставших вчера в бою, и отдыхавших на одной и той же траве. А потому копыта верста за верстой били во влажную землю, отбрасывая назад большие черные комья, а расстояние в два полета стрелы между спасающимися и преследователями почти не сокращалось.
— Пора… Пора атаман! — боярин начал натягивать поводья, замедляя галоп, и смотря направо и налево, чтобы его примеру последовали остальные. Боярские дети и холопы, заметили его маневр сразу, казаки пронеслись немного вперед, но атаман Черкашенин уже орал что-то воинственное.
Скакать долго в плотном строю довольно трудно, а потому всадники разошлись на одну-две сажени друг от друга, и развернуть коней труда не составило. Даниил Федорович выхватил саблю и помчался на такой же рыхлый строй преследователей.
— Москва!!!
Рубка на встречном ходу — штука быстротечная. Да еще вне строя, когда каждый раз один на один, каждый раз только сам за себя. Ближний степняк — молодой, легкий, горячий, вырвался вперед, а щита держать не умеет. Боярин, сталкиваясь, ударил окантовкой своего щита по низу татарского, верх открылся. Сразу — н-на туда саблей! Следующий татарин — удар! Треснули щиты, звякнули сабли, так и не дотянувшись до тел. А лошади скачут, и они уже разошлись, невредимые, и впереди новый враг. Щиты столкнулись, поднялись до уровня голов. Дьяк наугад чиркнул клинком снизу вверх, протянув его чуть вперед, и попадая между вражеским щитом и телом татарина. Ощутил легкий толчок — кажется, попал лезвием по рукам. Значит, степняк мертв — не добьют беззащитного, так все равно кровью истечет. Но и он уже позади, а на него мчится огромный татарин, поднимая щит выше головы и наваливая его сверху, норовя закрыть все небо, а заодно — не дать разглядеть, откуда последует удар. Дьяк опустил щит ниже — в таких случаях обычно как раз понизу уколоть пытаются, а рубанул басурманского коня по крупу — пусть пешком ходит. А там, глядишь, и стопчет кто-то из своих. И опять они разминулись, опять скачка. Опять татарин поднимает щит выше, а над ним сверкает острый стальной кончик. А раз сабля сверху — значит там можно прикрыться клинком, а окантовкой щита на всем скаку ударить в живот, расплющивая внутренности до самых позвонков — н-на!
Отставшие татары начали замедлять скачку. Одно дело — рубить улепетывающих трусов, и совсем другое — затевать новую долгую сечу. Поняв, что скрестить с ним оружие никто не торопится, Даниил Федорович остановил свою кобылу, потрепал ее рукой по шее. Оглянулся. Казаки, вырубив передовой татарский отряд, торопливо собирали своих убитых и раненых, поднимали их в седла или клали поперек холок коней. Боярин натянул повод, поворачивая к своим, перешел на рысь, нагоняя уходящих вперед донцов. Татары их больше не преследовали, тоже начав собирать погибших.
Простояв три дня на месте разгрома русского отряда, пятитысячное войско Девлет-Гирея двинулось все-таки не в Крым, а повернуло на запад, вдоль никем не отмеченной границы Дикого Поля, в холмистые места по берегам реки Псел. Наконец-то потеплело. Снег начал стремительно стаивать, и теперь во время стоянок между короткими переходами люди останавливались на вершинах холмов, уже оттаявших от зимнего сна и кажущихся чуть ли не теплыми. Под яркими солнечными лучами к небу полезла молоденькая травка, которую торопливо выщипывали кони своими мягкими губами.