Слово шамана (Змеи крови)
Шрифт:
Но Росин самоеда не прогнал — узкоглазый чем-то ему понравился, стал симпатичен. Одним больше, одним меньше — это ведь не триста дармоедов!
— Рассказал я государю про уловку твою, Константин Алексеевич, — хмыкнул в бороду опричник. — Смеялся Иван Васильевич долго, а потом велел посмотреть привезти, с самоедом вместе. Сбирайся.
На этот раз к дворцовым палатам их отвезла тяжелая карета — похоже, купленная где-то в Европе. Правда, хотя остановились они у парадного входа, но гостей опричник опять повел внутрь какими-то узкими дверьми и низкими коридорами. Однако в конце пути они оказались
— Лекарь у государя, — увидев опричника, сообщил один из них, и неопределенно качнул короткой, украшенной позолотой и самоцветами секирой.
— Нам можно, — отмахнулся боярский сын и толкнул створки.
Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке — брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.
— А, Константин Алексеевич, — поморщился государь, подняв глаза на гостей. — Рад видеть. А это…
Саамский колдун упал на колени и раболепно ткнулся лбом в пол:
— Вижу тебя, московский царь!
— И я тебя вижу, — кивнул Иван Васильевич.
— Слово слушай, московский царь! Умру, год спустя беда придет, кровь придет, смерть придет. Злой дух слетит, на Москву тьмой пойдет. Погибель настанет.
— Так живи долго и счастливо, самоед, — скривился государь. — Скажи, я разрешаю.
— Не могу, московский царь. Смерть вижу. Помру скоро.
— Отчего же помрешь? На немощного ты не похож.
— Убьют меня. Зарежут. Здесь.
— Так… Не дайся, коли видишь-то смерть свою!
— Коли вижу — зарежут. Тьма придет. Москву спаси, московский царь. Москва падет, Новгород поднимется. Сам бить станет. Тюленя брать, девок брать, рыбу брать. Плохо здесь. Бойся, московский царь. Твою смерть чую. Убить хотят. Близко ходят.
— Нашел чем удивить, — пошевелил пальцами царь. — Да здесь каждый второй смерти мне хочет. Да вот… — он вперился глазами в боярского сына Толбузина, подумал, мотнул головой: — Нет, Андрей меня убить не хочет. Верю. И Константин Алексеевич не хочет. Груб больно. А убийцы царские завсегда тихие такие, ласковые… Вот как лекарь немецкий.
Немец хорошо заметно вздрогнул. Иван Васильевич рассмеялся:
— Да ты мажь, мажь, не бойся. Руки у меня болят, Константин Алексеевич, мочи нет. И локти, и колени. И спина. Что делать, не знаю…
— Горячая баня, чай с медом, бег, фехтование по часу в день, — кратко перечислил Росин. — Не пройдет, но отступит.
— То нельзя! — испуганно вскинулся лекарь. — Медицинкай наука, изуча болезнь, рекомендует покой!
— А ты заткнись, немецкая морда, — посоветовал Росин. — Только и умеете, что кровь пускать.
— Мы есть сливай-ем дурной кровь, скопившейся в организм…
— Заткнись, говорю, не то кровь дурную спущу…
Костя Росин не очень доверял врачам и в родном, двадцатом веке, а уж тут, в шестнадцатом, воспринимал истинными душегубами. Тут было куда безопаснее попасть в руки необразованной знахарки, что рану чистой тряпицей укроет, отваром горячим напоит, куриным мясом подкормит, да и оставит выздоравливать, чем оказаться в лапах дипломированных медиков, которые сперва кровь пустят, потом рану иссекут и порохом выжгут, потом получившуюся коросту станут ржавым скальпелем долго выгребать, а уж потом заметят, что пациент давно не дышит.
— Царский лекарь, Константин Алексеевич, — негромко, но весомо напомнил Андрей Толбузин.
— Отвар дам, московский царь, — в наступившей тишине предложил самоед. — Два дня варить надо. Два дня сварю, дам. Кость крепкой станет, болеть нет. Почка олененка нужна. Новорожденной. Родился, варить надо. Потом поздно. Как молоко глотнул, поздно.
— Почка олененка… — царь медленно сжал и разжал пальцы. — Андрей?
— Я найду, государь. На Соловец колдуна отвезу. За две недели обернемся.
— Верю, самоед. Верю, и ты не хочешь мне смерти, — царь забрал у лекаря одну руку и протянул ему другую. — Диво-то какое… Три гостя, и ни один мне погибели не желает…
— Как же ты живешь с такими мыслями государь? — не выдержал Росин. — Как жить, коли убийцу в каждом прохожем видеть?
— А я так с семи лет расту, Константин Алексеевич. Привык, — царь откинул голову на спинку кресла, шумно втянул воздух. Видимо, ему действительно было сейчас очень больно. — С семи лет каждый, кто близко подходил, смерти мне желал. Придушить хотел каждый, но не торопился. Как маму бояре убили… Больше никто хорошего мне не желал. Мама только любила… Да Тепилеев, родной ее… Обоих и убили… Что думал о деле моем?! — громко скрипнув зубами, неожиданно спросил царь.
— Думаю, крепость нужно построить в лесах у Белоозера. Чтобы спрятаться куда было, коли османы с крымскими татарами Москву захватят. В Архангельске корабль большой снарядить, чтобы постоянно в готовности стоял, коли бежать из страны придется. Письма отписать королям испанскому, французскому, королеве английской, и укрытия запросить, на случай начала войны большой с крымским ханом. Отписать письма к хану крымскому и султану османскому с просьбами нижайшими о мире, бить челом раболепно, и послам наказать, чтобы обиды им чинимые всячески терпели. Полоняных турок, что дьяк Адашев сцапал, тоже в Стамбул отослать с уверениями о дружбе и миролюбии…
— Уйди с глаз моих, Константин Алексеевич! Стой! Хочу тебе сказать, Константин Алексеевич, что гнева на тебя не держу, и старание твое на пользу государево понимаю, но… Но видеть тебя не могу! В поместье свое отъезжай сегодня же. Ступай…
Кароки-мурза долго бродил по разгромленному дворцу, совершенно не понимая, что теперь делать и за что браться. По счастью, татары рода Кара, тоже изрядно проголодавшиеся за время перехода, нашли кое-какие припасы — сушеные фрукты, соленую селедку и лосося, которыми иногда кормили невольников для сохранения сил. Казаки больше раскидали и попортили припасов, нежели съели или забрали с собой. За полдня нукерам удалось собрать достаточно ячменя и ржи, чтобы накормить коней, и рыбы, чтобы поесть самим. Сена, правда, не осталось — разбойники пытались поджечь дом, и спалили всю кипу сушеной травы. По счастью, побеленные оштукатуренные стены не занялись, и все обошлось только закопченным углом двора и сожженным навесом.