Слово шамана (Змеи крови)
Шрифт:
— Так, государь, — запнулся Костя. — Колдовство, оно ведь дело такое… Мозги попарить еще куда ни шло, но не воевать же им?! Рать собирать надо!
— Басурмане-то воюют! — повысил голос Иван Васильевич. — Почти две тысячи стрельцов о прошлом годе в степи чудища земляные потоптали! Чернигов заклятиями своими взять смогли! Земли путивельские разорили. Это как, Константин Алексеевич?
Возразить на это Росин ничего не смог, лишь упрямо играя в ответ желваками.
— И потом… — царь ушел от Толбузина и принялся прогуливаться перед гостем. — Ливонскую вотчину нашу древнюю, на верность мне присягнувшую, Польша,
Царь вернулся к трону, уселся положив руки на подлокотники, продолжил:
— То не все еще, Константин Алексеевич. Янычары, то не степняки дикие и несчитанные, неизвестно чью руку держащие. Силы это самолично султанские. Они и к бою крепкому способнее, и обиду за них султан тоже испытывать станет, как за себя. А посему положение мое, Константин Алексеевич, тяжкое. Коли противиться наступлению не стану, земли все волжские и кавказские османы у меня отторгнут, рубежи русские оголят. Разбойники лихие опять кровь начнут сосать у Руси, земли грабить, людей в полон угонять. А разгроми я янычар басурманских — обиду нанесу султану. Отомстить ему захочется, доблесть и силу показать. Рати он свои с других рубежей сюда переместит, и война тогда начнется куда как тяжкая. А стране она ох как не нужна. Силен больно султан, втрое против моей армию имеет.
— Так что же, лапки теперь задрать?
— Нужно, Константин Алексеевич, ссоры сей неисправимой избежать попытаться. А посему никаких воинов своих супротив янычар я посылать не стану.
Казакам донским уже повеление послал с земель своих вверх, к черте Засечной уйти и препятствий нехристям не чинить. Для Астрахани припас большой ядер, зелья огненного, еды и вина и иного добра заготовил, и по весне вниз по Волге спущу, дабы в осаде, коли случится, они могли сидеть долго и тягостей больших не испытывали. Но главную надежду на тебя, Константин Алексеевич, возлагаю. Заставь чародеев своих колдовством да знахарством своим янычар до Астрахани не допустить. Пусть без крови и обид явных назад отступят, от намерений своих откажутся.
— Но ведь… Ведь колдовство, это все бред, выдумки ненормальных дикарей.
— Настоящим повелеваю тебе, боярин Константин Алексеевич Росин, — торжественным голосом объявил царь, — с помощью чернокнижников, тобою отобранных, их колдовского умения и своего хитроумия воинство басурманское, что к Астрахани нынешней весною отправиться собирается, остановить, и вспять обратить без урона для государства нашего.
— Вот черт! — только и выдохнул Костя.
— Не возбраняется, — кивнул государь. — Коли потребуется, хоть к черту обращайся, хоть к богам языческим, хоть к чарам черным и непотребным. Я, как помазанник Божий, грех твой потом отмолю. И митрополита заставлю пред Господом за тебя заступиться. Ступай, Константин Алексеевич,
Росину больше ничего не оставалось, кроме как поклониться и выйти из царских палат.
— О чем думаешь, Константин Алексеевич? — нагнал его Андрей Толбузин.
— О том, как я влип во всю эту историю.
— А не о том, как к князю литовскому удрать?
— Ты меня что, совсем за выродка держишь, Андрей? — резко остановился Росин.
— Извини, Константин Алексеевич, — тут же пошел на попятный опричник. — Извини, обидеть не хотел. Курбский вон, Андрей Михайлович. Воевода известный, побед сколько одержал. Так ведь сбежал, собака. Уж и не понимаю, что за помрачение на него нашло. В лазутчики польские вдруг заделался, земли государевы раздал, да и сбежал к схизматикам, жену и дитя малое бросив.
— Это ты меня так утешаешь? — поинтересовался Костя. — С предателем сравнивая?
— Я это к тому, что и здесь без колдовства явно не обошлось. Все вокруг к темным силам прибегают, Константин Алексеевич. Посему, как ни противно, но и нам силу сию опробовать надо.
— Колдовство, колдовство… — тихо зарычал Росин. — Ты сам-то в него веришь, боярин Андрей?
— Дьяк Даниил Адашев монстров из земли слепленных и на рать пущенных своими глазами видел, стрельцы, туличи, черниговцы про них рассказывали, — ушел от прямого ответа Толбузин. — Зализа сказывал, как в лифляндских землях епископ нечисть лесную и болотную на них наслал. И еще сказывал, что и ты, Константин Алексеевич, вместе с ними в ловушку эту попал. Правда ли сие, али выдумки?
— Это была галлюцинация.
— Что говоришь, Константин Алексеевич? — не понял мудреного слова опричник.
— Говорю, что до сих пор глазам собственным не верю после той истории, — огрызнулся Костя.
— Так что ты делать собираешься, боярин? — вернулся к началу разговора боярский сын Толбузин.
— Что делать? — пожал плечами Росин. — Ну, коли я боярин и службу государеву нести обязан, то приказ выполню, и все для выполнения царской воли сделаю… А ты, боярин Андрей, свидетелем мне станешь, что от поручения я не отлынивал и исполнил все в точности… Или, по крайней мере, сделал все возможное.
— Что же, я рад намерениям твоим таким, Константин Алексеевич, — облегченно кивнул опричник. — А что тебе для этого потребно?
— Кол. Хороший сосновый кол, прочно вкопанный у тебя на дворе.
— Ну, коли нужен, — пожал плечами боярский сын, — то велю сегодня холопам, чтобы вкопали.
— И еще… Награду какую ведьмакам этим обещать? Соблазн для них большой должен быть. Как награда немалая, так и кара жестокая. А дальше пусть сами решают, чего они могут, а что нет.
Из сотен претендентов на звание «придворного мага» и соответствующего вознаграждение через поставленное Костей сито пробралось всего четверо: похожая на бабу-ягу худощавая и сгорбленная старушенция с клюкой, щекастая и добродушная бабулька, укутанная в десятки темно-коричневых пуховых платков, еще крепкий бородатый старик и благообразный монах в потертой, как у самого Росина, рясе. Пятым, пропущенным, можно сказать, по блату, оставался саам. Всех их Костя и собрал в трапезной, с одной стороны подогреваемой жарко натопленной печью, а с другой — обдуваемой морозным ветерком из распахнутого окна.