Слово
Шрифт:
— Как к вам потом относился Гудошников?
— Как?.. Ну, хорошо относился, — протянул Илья. — Поначалу стрелять меня хотел, когда я сапоги думал с Ефима снять… Он уже убитый лежал… А потом Никита Евсеич отошел, отмяк. Он не злой, он меня читать-писать учил, за что я ему…
— За что вы написали на него клеветническое заявление? — оборвал следователь.
— Я же говорил: не писал я заявления. — Потехин округлил глаза. — Чего писать-то? За что? Не писал я…
«Не зря я поверил в него!» — радовался Гудошников. Он понял, что Илья сейчас говорит правду, причем правду горькую, невыгодную для
Гудошников понял, что Илья очень сильно с той поры изменился, понял, что не зря возился с ним, просвещал, давал советы, внушал, а то и стращал для большей понятливости и чтобы быстрее дошло.
И, поняв это, Никита Евсеевич вздрогнул. Подтверждая события и оправдывая тем самым Гудошникова, Потехин сейчас рассказывал о себе такие подробности, за которые, несмотря на давность лет, ему наверняка не поздоровится. Вдруг его арестуют? А он, по всему видно, ожил наконец, человеком себя ощутил…
Очная ставка закончилась. Вошел конвоир — Потехин встал…
— Илья! — крикнул Никита Евсеевич, когда Потехин был уже на пороге.
Илья обернулся. Только сейчас Гудошников заметил, как тот постарел. Седина в волосах, под глазами глубокие складки, шея в морщинах…
— Ну как ты, Илья?
— Да ничё, — сказал Илья. — Живем… Хотел крышу перекрыть, да вот, видишь…
Он помолчал, пожал плечами и шагнул вслед за конвоиром.
— Что с ним будет? — спросил Гудошников, когда дверь захлопнулась и шаги застучали по коридору.
— Будем решать, — ответил следователь и, улыбнувшись, добавил: — Я вас поздравляю! А еще у меня есть для вас новость!
Никита Евсеевич молча встал, повернулся к выходу.
— Вашего гостя задержали! Он оказался…
— Это я вас поздравляю, — буркнул Гудошников и, недослушав, тяжело ступая и морщась от боли, внезапно ожегшей культю, шагнул через порог…
Война захватила его в Белоруссии.
Времени было достаточно, чтобы выехать в Ленинград, к семье. Еще можно было передвигаться на поездах, наконец, на попутных грузовиках и подводах, но Гудошников в первое время просто не поверил, что та опасность, которая таилась в недрах фашистской Германии и которую постоянно ощущал сам он, с неожиданной быстротой свалилась уже на родную страну. Это провокации, думал он, это просто очередные провокации, как на Халхин-Голе, это быстро пройдет…
Когда хватился и осознал всю трагедию происходящего, когда немцы, обойдя так и не взятую Брестскую крепость, двигались в глубь Белоруссии, было уже поздно. Дороги оказались забиты беженцами, в ряды которых он, бывший комиссар полка, встать не мог.
В обкоме партии о Гудошникове знали. Знали, что он работает на территории области, но в первые недели войны о нем никто не вспомнил. Да и нужен ли был войне одноногий, уже немолодой человек? Война, как мифический дракон, пожирала и требовала молодых и сильных.
Гудошников сам пришел в обком и попросил работу. Здесь же было не до инвалида на протезе. Он просил оставить его для подпольной работы — организовывались партизанские отряды, базы, явочные квартиры — отказали:
И тогда Никита Евсеевич прорвался к первому секретарю обкома. Тот был занят до предела — немцы уже подходили к городу, спешно проводилась эвакуация заводов и учреждений.
Гудошников оказался непригодным к войне как солдат, но все-таки нужным Отечеству человеком… Из города необходимо было срочно эвакуировать государственные архивы. Требовался человек, знающий архивное дело. Ему следовало из огромного количества документов отобрать то, что нельзя было отдать врагу, а материалы второстепенные — уничтожить. В первую очередь предписывалось спасать документы, запечатлевшие прошлое и настоящее белорусского народа. Заведующий городским архивом накануне войны выехал на курорт с семьей и не вернулся, где-то застигнутый войной, а управляющий государственным архивом — старый человек — сделать ничего не мог.
Где-то на станции стоял вагон, приготовленный для эвакуации архивов, с которым Гудошников должен был ехать до Урала. Никите Евсеевичу дали в помощь шесть женщин — работниц архива, дали крытый военный грузовик с шофером-охранником, дали и двадцать четыре часа сроку: ровно через сутки, то есть к полудню следующего дня, вагон должен был отправиться со станции. Гудошников приехал в здание архива, расположенное на узкой зеленой улице с глубокими дворами, и принялся за работу. Даже беглого осмотра хватило, чтобы сделать вывод: для такой массы материалов едва ли хватит вагона. Вначале следовало разобраться с наиболее ценными документами, которыми занималась техсекретарь Зоя, бледная жидковолосая девушка. Она стаскивала папки с бумагами в коридор и сваливала в ящики все подряд, без разбора и сортировки. Гудошников распорядился освободить ящики, а сам пошел в хранилище.
Тесное помещение хранилища было плотно заставлено деревянными стеллажами, среди которых и развернуться-то трудно без привычки. Понять же, где и что находится, без помощи оказалось невозможно. Не перетряхивать ведь каждую папку! Но выручила Зоя. Она проворно скользнула в недра хранилища и стала объяснять расположение материалов.
— В первую очередь выносим исторические документы, — сказал Гудошников. — Все связанное с организацией первых партийных кружков, подпольем и гражданской войной.
Зоя подтащила стремянку в дальний угол и начала снимать толстые голубые папки в коленкоровых переплетах. Силенок у нее не хватало. Взяв на руки три-четыре папки, Зоя спускалась и, отдуваясь, выносила их в коридор. Никита Евсеевич рад был бы помочь, но не знал как. На стремянку ему не подняться: ступеньки — протеза не поставишь, а ковылять с папками между стеллажами еще труднее. Другие женщины, вооружившись лопатами, копали яму в углу двора. То, что явно не увезешь, но и не бросишь, Никита Евсеевич решил закопать. Он все-таки надеялся обойтись без огня…