Слой-2
Шрифт:
– Отстань, Серега. В конце концов, этими деньгами распоряжаюсь я. Мог бы и вообще их дома в тумбочке держать, разве не так?
– Не совсем так, – поправил его банкир. – Распоряжаешься ты, но отвечаю за них я. И что-то я не помню в твоей заявке такого платежа наличкой, притом залпом.
– Слушай, давай не по телефону, – использовал Лузгин самый верный способ свернуть любой разговор, и Кротов помолчал немного, посопел в трубку, сказал: «Черт с тобой» и отключился.
Вернувшись в кабинет, Лузгин снова уткнулся в брошюру.
«...Оптимальный способ взаимодействия с оппонентом – переговоры с ним или его «командой». Если оппонент продолжает слепо верить в свой успех, в этой ситуации вряд ли
На последней странице брошюры авторы поместили извинительный абзац о моральном кодексе кандидата (благая цель, мол, не оправдывает сомнительные средства, последний рубеж допустимого есть нравственная планка для политика и так далее), но эти реверансы выглядели ещё циничнее, чем весь предыдущий патологоанатомический разбор.
Лузгин швырнул брошюру в большую кипу таких же выборных бумаг и ушел в гостиную смотреть футбол, где Виалли на двадцать шестой минуте первого тайма прорвался по флангу и левой с маху вколотил мяч в ближний верхний угол, а во втором тайме «Челси» забил ещё и выиграл и вышел в следующий кубковый круг.
Был третий час ночи, и Лузгин улегся спать прямо там, в гостиной на диване, поставив будильник на семь часов утра в легком страхе не услышать звонок и проспать, потому что многие годы вставал не по часам – по настроению, вечерний режим телевизионной работы не требовал ранних подъемов.
Утром он стоял у окна и пил кофе, когда в сумрачный двор въехал темный «мерседес» – не самой новой, но приличной модели, вышел Анатолий в кашемировом длинном пальто, при галстуке и темных ботинках, не как вчера в полу-домашнем, притом вышел он из правой задней дверцы, как и положено нормальному «крутому» без пальцев веером и золотых цепей на шее, этих поганых примет разбогатевшей уличной шпаны. И то, что Толик «соответствовал» без выпендрежа и суеты, очень порадовало Лузгина и успокоило, хотя проснулся он с мыслью: а надо ли? Риск все-таки присутствовал. Как бы разгоняя остатки сомнений, Лузгин мотнул головой и пошел в прихожую.
На улице Анатолий не бросился ему навстречу, дождался у машины, улыбнулся без заискивания, пожал руку коротко и твердо.
– Тоже не выспался? Однако каков Виалли, а?
Именно эта фраза окончательно убедила Лузгина: свой человек, все будет хорошо.
Они подъехали к широкому крыльцу бывшего Дома Советов, который так и назывался в народе по-прежнему. Лузгин сказал: «Дипломат захвати», – и они поднялись по ступенькам, миновали в вестибюле охрану, уже привыкшую за месяц к ранним лузгинским приходам, и двинулись налево по коридору в дальнее крыло, где в двух склеенных одной приемной кабинетах располагался штаб общественно-аналитической организации «Политическое просвещение» – гениальной придумки столичных и местных деятелей, где нынче служил и получал деньги бывший телевизионный кумир тюменской публики Владимир Васильевич Лузгин, сорока пяти лет, нет,
В самом конце коридора, у поворота направо, Лузгин ткнул пальцем в ряд стоящих у стены кресел и сказал:
– Посиди здесь, Толя. А чемодан дай.
– Здесь курят? – спросил Обысков.
– Когда как, – ответил Лузгин и взял толин кожаный «дипломат», очень легкий, пустой, готовый к приему.
Лузгина все больше успокаивала эта утренняя обысковская уверенность и четкость даже в мелочах: сам он был ленив, мнителен и разбросан; не жизнь, а сплошная борьба с самим собой.
Серега Кротов, банкир и одноклассник Лузгина, а нынче главный казначей «Политпроса» – не путать с тихо умершей одноименной «конторой» на Орджоникидзе, – располагался в правом от приемной кабинете. Секретарша Олечка приходила к девяти; Лузгин пересек пустую приемную и принялся с привычной тихой руганью насиловать тугие пружины казенного двухдверного тамбура перед кабинетом, стуча «дипломатом» о косяки.
У Кротова уже сидел посетитель, Лузгин легко узнал его со спины и затылка: Валя Тимофеев, знаменитый конькобежец и чемпион, крутой бизнесмен и своеобразный политик – этакий кот, гуляющий сам по себе в скучных зарослях местного истеблишмента. Профессионалы от номенклатуры над ним подтрунивали, но только за глаза. Был у Тимофеева недолгий роман с жириновцами, закончился скандалом, чему Лузгин совсем не удивился, ибо знал давно: Валентин – это сам себе партия.
В принципе, Тимофеев был, что называется, своим человеком, но Лузгин тем не менее не решился при нем открывать сейф, а потому кивнул присутствующим, повесил пальто в шкаф и расположился за персональным столом, отведенным ему в углу большого кабинета. Перебирая лежащие на столе документы, он вполуха слушал быстрое бормотание Тимофеева. Они сидели с Кротовым, сблизив головы, и Валентин тыкал пальцем в очередную бумагу.
– ...Отпускная цена бензина А-80 на Омском НПЗ семьсот семьдесят три тысячи за тонну. Плюс десять процентов от заводской цены фирме-отправителю – тебе же с завода бензин не продадут, подставят посредника, правильно? Получается девятьсот двадцать тысяч триста рублей за тонну. Так? Считаем дальше. Продажная цена «восьмидесятого» в Тюмени миллион сто тысяч за тонну. Если ты даешь шестьсот миллионов, это будет шестьсот пятьдесят тонн бензина. Тогда валовая прибыль составит сто пятнадцать миллионов с одной сделки в месяц. Если крутишь шесть месяцев...
– Сейчас не получится, – сказал Кротов.
– Ну на будущее, чтоб знал. Да, шестьсот миллионов – это кредит или как?
– Или как, – ответил Кротов и усмехнулся. Тимофеев посмотрел на него с интересом, тоже хмыкнул и сказал:
– Слушай дальше.
«Вот черт, это надолго», – подумал Лузгин и забарабанил пальцами по столу, привлекая внимание банкира. Тот оторвался от тимофеевской бумаги, глянул на Лузгина без приязни и одним движением сильной кисти бросил через кабинет толстый бородчатый ключ. Лузгин поймал его с трудом, ударившись грудью о край стола. «Любит же, гад, эффектные жесты», – подумал он, поморщившись от боли, и пошел в дальний угол к окну, где стоял двухсекционный, в рост человека, старый обшарпанный сейф.
Он знал, что «его» деньги лежали в нижней секции. Присев на корточки и открыв тяжелую дверцу, он принялся складывать в «дипломат» твердые пачки денег, всего двадцать, по десять миллионов в каждой купюрами стотысячного достоинства. Когда запер дверцу и поднялся, хрустнув коленями, то отметил про себя, как двое за столом в другом углу кабинета старательно не смотрят в его сторону.
Толик принял «дипломат» с деньгами спокойно, без шпионских озираний, пожал руку Лузгину и сказал:
– Спасибо. До понедельника. Я позвоню. Как только, так сразу.