Сложенный веер. Трилогия
Шрифт:
В кого он у меня такой дурак, а? Подходит на расстояние вытянутой руки и несет… не пойми что. Знал ведь, что я ударю. При его способностях к улавливанию эмоций.
— Хорт, а Хорт? Хооорт? Ваше императорскоооое? — вопросительно тянет Синт.
— Что? — не раскрывая глаз и утрированно недовольным тоном.
— А где все?
— Все — кто?
— Ну эти твои… ближайшее окружение. Они же не могли не почувствовать, как я тебе врезал.
— В кого ты у меня такой дурак, а?
— Не знаю.
— Вот и я тоже. Я же экранирую комнату, когда мы с тобой разговариваем. Зачем нам кто-то третий?
— Всегда?
— Да.
— То
Вокруг закрытых глаз Хорта расползаются довольные морщинки. Морщинки-смешинки.
— Ты — меня? Уморил. Ты меня любишь.
— Я тебе завидую, — по зрелом размышлении сообщает Синт.
— Почему?
— Ты можешь быть уверен, что я тебя люблю.
Хорт еще сильнее зажмуривается. Так, что еле слышно звенят колечки на бровях.
— А вот так? — тихо спрашивает он.
Синту вдруг становится больно дышать. Каждой клеточкой тела, каждым перышком на расслабленных за спиной крыльях он чувствует, как его любят. Он ощущает нежность, доверие, страх потерять, готовность разделить любую боль, любое страдание, простить за любую ошибку — все, что когда-либо какое-либо человечество называло любовью. Это чужое чувство проникает в него, закручивает в тугую спираль сосуды и нервы, судорогой парализует мышцы, отчаянным хрипом рвется наружу. Так много другого человека в Синте еще никогда не было, и он не уверен, что согласен еще когда-нибудь испытать это. Эту радость, эту муку быть любимым.
— Достаточно? — утвердительно спрашивает Хорт. Проецировать он перестает, не дожидаясь ответа, и они с Синтом выдыхают одновременно.
— Давай к делу вернемся, ага? — Синт чувствует, как аккуратно вкладываются в его ладонь холодные тонкие пальцы, на которых металла и камня больше, чем кожи, и благодарно сжимает их: чересчур сильно, потому что Хорт взвизгивает, но только на одну секундочку. Чтобы тот тоже понял.
— В общем, я говорил с твоим отцом. Сказал ему, что вы живы, что мы готовы повторить сделку. Он стоит насмерть. В прошлый раз ситийцы поразвлекались с мальчишками и убили их. Потом хвастались на гильдии. Демонстрировали видео и фото. И все же такой вариант видится лорд-канцлеру Аккалабата предпочтительным, по сравнению с нашими, как он выразился, «тошнотворными генетическими экспериментами». Он меня просто не слышит. Может быть, услышит тебя. Позвони. Я дам тебе коммуникатор.
— Зачем тебе это?
— Холли.
— О! — Синт иронично вздергивает брови. — Хочешь создать ему компанию?
— Хочу, чтобы кто-нибудь научил его фехтовать. И летать нормально. И тебе невредно потренироваться.
Хорт массирует пальцами веки, приподнимается, забирается на колени к Синту, как ребенок, заглядывает в глаза.
— Понимаешь?
— Да уж куда мне… а зачем? Фехтование, полеты… только душу травить.
— Я так хочу.
Синт мысленно выругался. Не забывайся, аккалабский материал для генетических экспериментов. Перед тобой властелин Хортуланы. Любящий тебя властелин твоей души и тела.
— Зря ты так…
Читает. Как открытую книгу. Значит, знает, как я ненавидел его первые годы. Как мне до сих пор иногда удушить его хочется. За это его всепрощенчество в том числе.
— Я могу внести предложение, император?
— Вноси.
Ох, как лениво Хорту быть императором! И как от души начхать ему на всех его подданных! И как ходят они перед ним на задних лапках и ползают на брюхе, все эти министры с сальными глазками, яйцеголовые руководители лабораторий, напыщенные главы административных районов и даже хмурые, с багровыми пятнами от ожогов на руках командиры пожарных отрядов, стоящих на страже джунглей Хортуланы, охраняющих денно и нощно границу между барханами горячего пепла и непроходимыми тропическими лесами! Хорт — хороший император, у него много блутена, и стало еще больше, когда появился Синт. Об этом знают все, это — их охранная грамота. Ах да!
— У тебя блутеносборник порвался. У меня уже все колени мокрые.
— Ничего. Здоровее будешь.
Хорт широко раздвигает ноги, приподнимает халатик. Синт смущенно отводит глаза: к этому зрелищу он никогда, наверное, не сможет привыкнуть. Живот у хортуланина плоский, с выступающими по бокам тазовыми костями, из-под которых спускаются к внутренней стороне бедер трубчатые образования, обернутые складками серой, морщинистой кожи. Такие же блутеноводы тянутся с нижней стороны ягодиц, и соединяются все они в мягких тканевых мешках, упругими ремнями притороченных к внутренней части бедер императора. По мере наполнения мешки раздуваются, мешают ходить. Правда, тазовые и коленные суставы у членов императорской семьи Хортуланы устроены особым образом и позволяют передвигаться с широко расставленными ногами, но выглядит это… как бы аккуратнее выразиться. И потом — блутен тяжелый: глядя на весело искрящуюся голубую жидкость, трудно поверить, что у нее удельный вес как у расплавленного свинца. Что тоже… не способствует.
Хорт с интересом разглядывает себя, копошится рукой, пытаясь что-то поймать в морщинистых складках. Наконец, ухватывает, дергает, болезненно морщась. Говорит с облегчением:
— Не порвался. Клапан соскочил с трубки. Повезло тем, кто сегодня здесь убирается.
Это не просто «повезло». Это счастливый билет, вытащенный семьей простого уборщика (хотя в императорском дворце Хортуланы нет и не может быть простых уборщиков; взятка за подобное место может достигать годового гонорара заведующего генетической лабораторией… ну, или надо иметь папу-министра). Обнаружить в комнате, куда ты явился протирать пыль и мыть полы, целую лужу блутена! Конечно, придется поделиться с охраной и начальником смены, но даже той малой доли, которую тебе позволят вынести из дворца, хватит. На приданое дочери, на обучение внука, на новый дом подальше от пепельной пустоши… Хвала императору Хорту!
— Синт, у нас сейчас с тобой было столько эмоций, что мне через десять минут надо бегом бежать менять блутеноприемники. Так что вноси скорее свое предложение.
Синт представляет себе это «бегом бежать», и у него сжимается сердце.
— Я тебя отнесу.
Вопреки обыкновению, Хорт соглашается:
— Ладно.
Снова обхватывает Синта рукой за шею, пристраивается поудобнее. От него сладковато пахнет блутеном и горько — татуировочной краской. Опять что-то где-то себе подмалевывал. И так уже красота неописуемая на каждом квадратном сантиметре тела, а все ему мало. Биколоры отдыхают.
— Согласись на одного.
Видя, что Хорт не понял, Синт быстро поясняет:
— Предложи моему отцу более выгодную сделку. Ситийцы просят двух даров в обмен на корабль. Ты попроси одного. Он не сможет тебе отказать.
Хорт останавливает его, легко прикасаясь к губам пальцем.
— Но нам нужно двоих.
Синта охватывает отчаяние, такое же, как в первые годы его пребывания на Хортулане. Он не по-ни-ма-ет.
— Почему двоих?
— Один — чтобы учить Холли, и тебя заодно. Второй — ему… как это вы называете… для дуэма.