Сложенный веер. Трилогия
Шрифт:
Последний раз, подумала Лисс, у меня было такое идиотское лицо, когда на Мхатме я выцыганивала у рыночного торговца статуэтку местной богини (II век эпохи Мтхары, эбриллит без примесей, аукционная стоимость… страшно даже представить), которую он считал никчемной безделушкой, как и всё в своей лавке. Последний раз это у меня получилось. Надеюсь, что не в последний раз.
Выпучив глаза и задрав брови (не чрезмерно, как раз для бездельничающей интеллектуалки бальзаковского возраста, имеющей возможность бесплатно полюбоваться накачанными ребятами в спецназовских безрукавках), Лисс радостно уставилась в ослепительно яркие зеленые глаза, стараясь ни за что (ни в коем случае!) не опустить взгляд на орудующие вилкой и ножом руки, на запястьях которых змеилась традиционная татуировка десанта Звездного совета.
Глава II.
Антон Брусилов, лейтенант десанта
Твою мать! Десять раз, двадцать раз твою мать! Значит, самое приятное в момент пробуждения у тебя что? Знать, где ты находишься? И надолго тебе этого знания хватило? Ровно на пятнадцать минут: умыться, одеться, проверить, что парни проснулись и завтракают, отдать короткие ежедневные распоряжения, отправиться завтракать самому… и понять, что где ты находишься сейчас и где будешь находиться завтра, это большой вопрос, Тон, очень большой вопрос. Потому что крашеная блондинка с расфокусированным «я-с-вами-но-я-не-здесь» взглядом, вкравшаяся в широко открытую дверь (ну скажите, чего ради нормальный человек, особенно если он «представитель командного состава», будет входить в собственную столовую с таким видом, будто он ни в коем случае не имеет права здесь находиться?), ухитрившаяся с полупустого подноса уронить (почти) стакан с соком и вообще не способная представлять для такого человека, как ты, никакой опасности, не смотрит на твои руки. Она старательно на них не смотрит, на запястья, покрытые такой замысловатой татуировкой, что взгляд любого собеседника в первые же минуты притягивается к ним неотрывно. Не смотрит не из вежливости, а сознательно так не смотрит, потому что… знает что там? Под татуировками?
Ты, что, не мог просто тупо взять кофейник и лить, куда сказано? в тебе, как всегда, в самый неподходящий момент проснулось воспитание? Дать ей этим кофейником по башке, и дело в стороне. Ага, себе дай, умник. Убийство члена Звездного совета во время выполнения миссии. Вплети себе фиолетовую ленточку в челку и строй невинность.
Нет, теперь уже у меня нет никаких возражений. Вы можете идти куда хотите, мадам, и смотреть на моих ребят сколько влезет. Можете даже переспать с ними со всеми, только времени не хватит до прилета. Можете сами влезть на перекладину или на какой тренажер и там свернуть себе шею. Только посмотрите на мои руки. Нормально посмотрите, как мужики смотрят — с опасливым уважением, как девки смотрят — плотоядно облизываясь, как мальчишки — с восхищением и завистью (еще бы — лейтенант космического десанта) или как этот урод Краснов — с презрительной усмешкой (сдохнешь, лейтенант, сдохнешь, а я себе карьеру сделаю — из таких, как ты… на таких, как ты). Посмотри на мои руки. Потому что я хочу знать, где мы находимся.
Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата
В отличие от рассудительного и предусмотрительного Сида, Хьелль Дар-Халем никогда не следил за датой начала линьки. Просто не заморачивался. Легкое покалывание в плечах, потягивание в несущей поверхности крыльев, ночной озноб, заставлявший проснуться в непонятной тревоге — ему хватало этих симптомов. Чтобы подготовиться. Подписать и раздать приказы, обеспечить тылы и прикрыть фланги. Запереться в родовом замке и запретить пускать кого-либо, кроме лорд-канцлера.
Он помнил это, как будто вчера, хотя прошло уже двадцать лет. Его отец и отец Сида, верховный лорд Дар-Эсиль, вернувшиеся с охоты в каком-то странном настроении, бросающие на него, шестилетнего, испытующие взгляды… В ответ на вопрос, почему Сида не взяли с собой, напряженное:
— Он плохо себя чувствует.
Хьелль одеревенел, ноги как-то сразу перестали слушаться. Шесть лет — это уже достаточный возраст, чтобы знать: дары почти не болеют, но если они заболевают, то обычно для того, чтобы умереть. Планета и гены многих поколений сделали свое дело: стабильность популяции и зачистка слабых особей. Но шестилетнему мальчишке не было дела до стабильности популяции. Его лучший и единственный друг не пришел, потому что не смог, потому что заболел… Так почему же отец Сида как ни в чем не бывало отправился охотиться? А теперь сидит здесь с его собственным отцом у камина с бокалом тяжелого хрусталя в руке и разглядывает сквозь этот хрусталь
— Им уже по шесть лет.
Лорд Дар-Эсиль молчит, тянет мутную жидкость из прозрачного хрусталя, и лорду Дар-Халему ничего не остается, как начать снова:
— Я понимаю, что мы принимаем решение за них. Но лучше не ждать, когда они это сделают сами. Нам с тобой пришлось ждать слишком долго. Давай хотя бы попробуем.
Лорд Дар-Эсиль продолжает молчать, но уже не пьет. А Хьелль, про которого все забыли, на какой-то минуте этого напряженного молчания, пропитавшего, как ему кажется, уже и портьеры, и ковры, и стены старого замка, вдруг вскакивает со своего места у отцовских ног и кричит — отчаянно, словно от громкого этого крика Сид может выздороветь:
— Прекратите! Перестаньте немедленно! Сидеть здесь! Давайте поедем к нему! Полетим! Я хочу его увидеть! Я должен знать, что с ним!
Не скрытые плащом, крылья на его спине смешно топорщатся, отбрасывая причудливую тень на стене. Лорд Дар-Эсиль следит за ней взглядом как завороженный, потом резко встает, скидывает орад и подходит к открытому окну, в котором за еще мерцающим в сумерках извилистым течением реки и громадой застывшего леса видны сигнальные огни замка Эсилей. Дар-Эсиль вскакивает на подоконник и оборачивается к отцу и сыну Халемам, застывшим у камина:
— Ну?
Как всегда, холодящий душу полет — над рекой, над лесом, над синими полями Эсиля — и приземление в парадном дворе замка. Окна — помимо обыкновения — затворены. Мрачная прислуга с факелами переговаривается шепотом. Тейо Тургун, вечный оруженосец и телохранитель верховного дара, что-то шепчет ему на ухо. Тот упрямо трясет головой и, жестом приглашая за собой Хьелля, проходит вглубь помещений. Тургун шарахается от него, как от чумного, и во главе прислуги следует за ним на некотором отдалении. Хьеллю страшно. Он не хочет, чтобы Сид умирал. Он не хочет идти сейчас по каменным коридорам замка, который на сотни лет старше родовой твердыни Дар-Халемов. Он не хочет знать какую-то нехорошую правду, которую он только что потребовал, чтобы ему рассказали. Ему шесть лет, и ему хочется, чтобы неизвестность поскорее закончилась.
Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата
Мне хочется, чтобы это мучение поскорее закончилось.
Лорд-канцлер стоит в почтительной позе возле трона Ее Величества, зажав под мышкой проект мирного договора с Локсией, полученный им «по своим каналам». Тот самый проект, который завтра привезут с собой земляне и станут уговаривать подписать. Старейшим дарам, призванным для обсуждения политической ситуации, не надоест распинаться еще часа полтора, не меньше. Придется потерпеть. Потом старики отправятся ужинать и плести очередные придворные интриги, а ему еще предстоит проверять состояние так называемого космодрома. Землянам повезло, что у их кораблей антигравитационные подушки и им не надо «садиться» в полном смысле этого слова. «Страшно представить, что было бы, если б на наши руины плюхнулся тяжелый ситийский крейсер», — устало думает Сид. На самом деле, ему не страшно. Ему все равно.
Он один из немногих (таких на Аккалабате можно пересчитать по пальцам, и это не преувеличение), кто на задрипанном «космодроме» не только встречал, но и улетал. Его детские путешествия к королевской крови пятиюродным сестрам были предметом зависти менее приближенных к трону сверстников. «И заруби себе на носу, Сид, они не гадкие заносчивые девчонки, а благородные деле, перед которыми мы со всей своей родословной, — грязь из канавы!» — рычит старший Дар-Эсиль, запихивая сына в неприветливый люк звездолета, прилетевшего забрать «мальчиков» для шлифования их манер и полезного знакомства с дальними родственниками. Какой смысл знакомиться и играть с девчонками, ни одну из которых тебе, «грязи из канавы», никогда не отдадут в жены, Сид Дар-Эсиль не понимал с четырехлетнего возраста. Он не хочет вспоминать про эти путешествия, но виной тому не детская обида. То, что казалось незыблемым и разбилось, как хрупкое стекло, не стоит воспоминаний.