Сложи так
Шрифт:
— Нет, не признаюсь.
— Но у нас есть свидетельство вашей бывшей жены.
— Она может свидетельствовать только о том, что было в действительности. Действительно, я купил у богатого иностранца его редкую коллекцию марок. Естественно, я не собирал ее, но у филателистов не спрашивают, приобретал ли он свою коллекцию оптом или поштучно. Значение имеют сами марки, а не их бывшие собственники. Кстати, бывшего собственника купленных мною марок звали не Бауэром.
— Ну, Лимманисом, как вы назвали его вашей жене. У гастролеров из иностранных разведок
— О своей профессии он мне не рассказывал. Речь шла только о марках.
— Странно не это. Странно то, что пополняли вы свою коллекцию главным образом из зарубежных источников.
— Европейский марочный рынок богаче нашего.
— А связных для гастролей на этом рынке подыскивал вам Челидзе?
— Об этом спросите его самого. Вы хотите спросить, почему сертификатами расплачивался Челидзе?
— Допустим.
— Потому что мне так было удобнее. Он избавлял меня от лишних хлопот.
— Это он для вас пытался завербовать инженера Еремина?
— Завербовать? Для меня? Не пугайте, гражданин следователь. В первый раз слышу эту фамилию.
— Не лгите, Ягодкин. Челидзе с ним вел переговоры от вашего имени. Ведь Еремин шел к нам, чтобы рассказать об этом. Вот тогда он и был сбит, а точнее, убит вашим автомехаником.
— Почему моим? Родионов обслуживал на станции десятки автомашин. И кстати, как мне рассказали, сбил случайно, пытался удрать от погони и в результате погиб сам в автомобильной аварии.
— Но он ехал в машине с поддельным городским номером, а кроме того, в его бумажнике нашли несколько новеньких сотенных купюр, которыми кто-то мог заплатить за убийство Еремина.
— И этот «кто-то» я?
— Это выяснится на допросе Челидзе. Связь с Родионовым вы поддерживали через него.
Ягодкин брезгливо морщится. Ведь он, по-видимому, уже осведомлен о побеге Челидзе.
— Вот и копайте эту грязь без меня. С таких подонков она ко мне не пристанет.
Исчезновение Челидзе позволяет Ягодкину вилять. Вероятно, он и далее будет пользоваться этим исчезновением, ускользая от самых «опасных поворотов» допроса.
Что ж, попробуем все-таки остановить его на таком повороте.
— С Немцовой вас познакомил Челидзе?
— Возможно.
— Отсюда и ваша близость к ней?
— Нельзя игнорировать женщину с таким обаянием. Ни один холостяк не прошел бы мимо.
— А почему вы так интересовались ее работой в области, мягко говоря, весьма далекой от ваших профессиональных забот?
— Откуда вам это известно?
— От самой Немцовой. Зачем, например, вы послали в ее институт под видом телефонного мастера того же Челидзе?
— Она что-то путает. Вероятно, это была его инициатива.
— Для чего?
— Спросите у Челидзе. Я не смешивал своих и его интересов.
Жирмундский снова подмигивает мне: пора, мол, переходить к Чачину. Я предоставлял ему инициативу. Жирмундский тут же переходит к допросу.
— Как вам удалось спровоцировать Чачина?
— При чем здесь провокация? От Челидзе я узнал, что Чачин едет в Западную
— Взамен вы ничего не получите, — говорит Жирмундский. — Обе ваши марки у нас.
И кладет перед Ягодкиным фотоснимок обоих марок с цифровой записью и листок бумаги с расшифрованным текстом. Ягодкин, не нагибаясь к столу, читает. Руки опять дрожат, а лицо, как в кино, крупным планом отражает все охватывающие его эмоции. Сначала только испуг, сознание того, что мы все о нем уже знаем, потом вдруг появляется отчаянно сопротивляющаяся мысль: не все, мол, еще потеряно, он еще может подняться.
— Для меня это такая же новость, как и для вас. Марки для обмена доставил Челидзе. Я только передал их Чачину. А зашифрованный и замаскированный клеем текст не на моей совести. Предъявляйте обвинение Челидзе.
Ягодкин знал, что его шаг отчаянный, надеялся, что Челидзе мы не нашли, что скрылся он глубоко и надолго.
— Здесь сказано: инженер от вербовки отказался, пришлось устранить. А ведь вербовал его не я, а Челидзе. Я его и в глаза не видал. И устранил его Родионов не по моему приказанию, а по директиве Челидзе… Да и связной в институте — я даже не знаю, о каком институте идет речь, — не мой агент, а Немцова была связана с Челидзе теснее, чем со мной.
Неужели же все-таки ускользнет от нас Ягодкин, скрывшись за спиной «альтер эго»? Ведь доказать мы можем только два его преступления: попытку с чужим паспортом бежать за границу и тайную вербовку его гитлеровской разведкой в первые дни войны. Но доказать, что побег был заплланирован и подготовлен самим Бауэром, мы не можем, а на гитлеровскую разведку он не работал ни в первые, ни в последние дни войны. Все остальное он отрицает, подставляя под удар исчезнувшего Челидзе.
«Допрос Челидзе! А где мы найдем сейчас его точку на карте? Прочесать всю горную Сванетию? Сколько времени это потребует? Месяц, год, полтора, два? А если он не в горной Сванетии? Какие у нас данные, кроме разосланной фотокарточки?»
Телефонный звонок прерывает мои раздумья. Странный телефонный звонок в минуты молчания, когда решается судьба человека. Я апатичен, Жирмундский морщится, Ягодкин вздрагивает: а вдруг это тот самый звонок, который ставит точку в его последнем слове защиты?
Прав Ягодкин: это именно тот звонок!
Я машинально подымаю трубку. Звонит Булат из Тбилиси.
— Только что взяли Челидзе на даче его брата за городом. Не успели они сплавить его в Сванетию.
— В Москву, — выдавливаю я с трудом застревающие в горле слова, — сейчас же в Москву. Предусмотрите все: охрану, доставку, передвижение по городу.