Случай в Лидингтоне
Шрифт:
Взбираясь по ступеням к длинной комнате позади трибуны, он старался взять себя в руки. Ему был слышен орган, громыхавший и скрипевший о том, что Англия вечна.
Они были тут, именно такие, как он и воображал, – старые мертвецы и спящие на ходу. Но тут обнаружилось и нечто неожиданное, нарочно, чтобы усложнить дело. На этот раз среди них находилась женщина – некрасивая, средних лет – жена Фрэнка Морли, одного из местных
– Она никогда не посещает больших собраний, – сказал Фрэнк, представив их, – а тут в последнюю минуту решила, что сегодня вечером пойдет. Так что, сэр Джордж, вы должны чувствовать себя польщенным.
– О-о, конечно, я польщен, – и Кобторн услышал сам, что он кричит. Он посмотрел на миссис Морли. – И что же вынудило вас передумать?
Миссис Морли пристально смотрела на него и, не отводя глаз, улыбаясь, ответила:
– Мне было интересно послушать, что вы скажете, сэр Джордж.
Улыбка, взгляд. И тут его осенило, и он понял: сомнения нет – она знает. Более того, она тут же догадалась, что он это понял.
– Вы не находите, что Лидингтон – какое-то заживо мертвое, сонное царство? – спросила она, все еще не спуская с него испытующих глаз.
– Нет, не нахожу, – громко закричал он, стараясь избежать ее взгляда, который искал его и в то же время дразнил. – Не пора ли нам войти?
Была самая пора. Мертвые и спящие стали в одну линию. Кобторн успокоился, освободившись от ужасной миссис Морли, возможно, подосланной на собрание тем улыбающимся пассажиром-фокусником. Но сколько он ни старался забыть о ней, он все еще чувствовал, словно холодный сквозняк в затылок, влияние ее присутствия. Направляясь к трибуне, он делал над собой величайшее усилие – ведь поначалу этот большой митинг ничем не отличался от любого другого. В зале было полно народу, который, похоже, рвался послушать его, потому что аплодисменты звучали не просто как знак вежливости, а по-настоящему ободряли. Атмосфера была надлежащей. Аудитория – настоящей аудиторией. Председателем был этот славный ветеран партии Дуглас Джердан с его внешностью старейшего политического деятеля. И он снова стал самим собой, главным докладчиком, именно тем человеком, который и должен
Да, минуту-другую, пока хлопки продолжались, все шло хорошо. Но тут глаз его задергался от страшного тика, и здравомыслящий мир исчез, а его место заняло кошмарное видение, теперь более сильное, более зловещее, чем когда-либо. Старый Джердан – всякие сомнения отпали начисто – был просто говорящим трупом, место которому не на трибуне, а в склепе. Повсюду вокруг него спящие продолжали спать, кивая во сне головой, а мертвые ждали, пока перед ними разверзнется могила. По прошествии двух бессмысленно проведенных часов, так и не очнувшись, они выйдут из зала и как слепые направятся к машинам и автобусам, чтобы окунуться в ночной, еще более глубокий сон. А потом, при свете утра, они вообразят, что и в самом деле проснулись.
Откуда-то из-за спины до его слуха донесся кашель, негромкий и сухой, но весьма многозначительный, и он обернулся, чтобы встретиться с тем же взглядом, той же улыбкой – похоже, миссис Морли снова напоминала ему, что большинство жителей Лидингтона, подобно большинству людей в любом другом месте, либо спит, либо мертво. И это была правда. Сэр Джордж обернулся к залу и пристально посмотрел на публику. Что мог он сказать? Что мог сделать?
– А теперь… громадное удовольствие… привилегия… без дальнейших церемоний, – бубнил труп Дугласа Джердана, – просить выдающегося докладчика… министра ее величества… сэра Джорджа Кобторна…
Снова послышались хлопки, доносившиеся откуда-то издалека, из их сна о жизни. Он постоял, шагнул вперед. Наконец воцарилась тишина – тишина сна, тишина смерти. «Господин председатель, друзья…» Заговорил ли он или ему приснилось, что он начал свою речь, – вот чего никогда не узнать. Это навсегда останется для него невыясненным.
В зале поднялся гул, вскоре перешедший в невообразимый гвалт. Репортеры за столами прессы, мужчины и женщины на трибуне, публика, сидевшая в передних рядах, – все вскочили на ноги, широко разевая рты и что-то восклицая. Потому что сэр Джордж Кобторн с остекленевшими глазами на белом, как бумага, лице, размахивая руками, словно безумный, орал:
– Проснитесь! Проснитесь! Проснитесь!