Случай в Москве
Шрифт:
– Какие еще сапоги? – сказал по-русски, стараясь, чтобы вышло нетерпеливо и строго, и бросил по-французски: – Следуйте за мной.
– Скажите им, чтобы вернули мне сапоги.
Азамат нервно водил ушами, косил жаркими глазами. Мурин взял его под уздцы, похлопал по шее, успокаивая; его бы самого кто похлопал и успокоил! Он чувствовал, что колени мелко дрожат, в ладонях покалывало. Все это могло кончиться дурно.
Долохов насмешливо крикнул по-французски:
– Сапоги тебе дать? Скажи спасибо, что живой. Морда вражья. В ножки поклонись, – перешел он на русский. – Второй раз так
Француз не отступил:
– Без сапог я не смогу передвигаться. Господин офицер! – снова взмолился он, обращаясь к Мурину.
«Нашел же себе заступника», – разозлился тот про себя. Но все же подошел к Долохову:
– Велите вашим людям вернуть ему сапоги. Мне плевать, кто что у кого и почему взял, я не потащу его на своей лошади. Она устала, уж это-то вы, конный офицер, должны уважать.
Что-то человеческое впервые мелькнуло во взгляде Долохова. Он посмотрел на Азамата. Оглядел с головы до ног. Потом глянул сквозь Мурина. Не сразу, но поднял руку, щелкнул пальцами. Пара сапог упала перед французом.
– Это не мои… – попробовал было возразить тот.
Но Мурин прошипел:
– Надевайте! Черт вас дери.
Француз сел на траву, вырвал пучок, отряхнул, набил в мыски, стал натягивать на ноги черные трубы.
Долохов задумчиво смотрел Мурину в лоб своими чистыми глазами.
– Лошадь устала… – весело передразнил. – Эх, ротмистр, это цветочки. Ваши беды только начинаются.
Глава 2
Мурин за повод вывел Азамата из леса. Француз шел впереди, высоко вынимая из бурой травы ноги. Сам он был тощий. Ноги в длинных узких сапогах казались особенно голенастыми.
Мурин слушал спиной. Не собираются ли сзади пальнуть. «Нет, ну не до такой же степени они все… и этот Долохов тоже…» – возражал он-разумный, сам себе тому, у которого по спине от страха катил пот. Наконец позади опустился полог леса, и Мурин почувствовал себя спокойнее.
Сразу навалились опять и голод, и умственная тупость от дурного сна, и усталость, и досада. Опять впилась в сердце надежда. Мурин остановился. Теперь надо было решать, как же в самом деле быть. Ехать направо или налево?
Ситуация вырисовывалась былинная: витязь на распутье. Отличалась она от былинной только тем, что какое бы направление Мурин ни выбрал, коня наверняка угробит. Он на всякий случай посмотрел на товарища. Азамата тоже отпустило напряжение, от которого он несколько минут назад трепетал, как натянутая струна. Во всей осанке коня теперь видна была глубокая усталость. Уши разъехались в разные стороны, точно не было никаких сил, чтобы собрать их вместе. Шерсть пропиталась потом и грязью. Бока ввалились, брюхо отвисло. Шелудивый одр, да и только. В животе у Мурина ныло от голода. Вдобавок начинало темнеть. О том, чтобы продолжать путь в штаб, нечего было и думать. Тут бы в полк вернуться подобру-поздорову. Или все же рискнуть и?.. Что, если в этот самый миг заветное письмо, письмо от Нины, жжет сквозь холстину почтового мешка? Как прожить еще один день? А может, два, или три, или вообще до четверга?
Француз тоже остановился, сорвал соломинку, сунул в рот, пососал, с любопытством разглядывая пейзаж. Обернулся
– Черт возьми, там, среди этой публики, я уж было…
– Вы можете не трещать хотя бы минуту? – вскипел Мурин.
Француз пожал плечами, вынул изо рта соломинку, отбросил:
– Как скажете.
И улыбнулся. Как бы всем лицом сразу: гармошка на лбу, гармошки на небритых щеках, морщинки вокруг глаз. Он был очевидно старше Мурина. Улыбался – а глаза всматривались в Мурина с опаской. «Да он же меня боится! – понял Мурин. – Как собаку бешеную… Не удивительно». Ему стало стыдно.
– Извините, – вздохнул. – Дело в том, что нам придется идти пешком.
И побрел в направлении, откуда совсем недавно выехал, кипя гневом, страстью и надеждами – и напрасно.
– Это-то я сразу понял, – с живостью заметил француз.
– Что? – на миг испугался Мурин: он что, читает мысли?
Но француз продолжал как ни в чем не бывало:
– Понял. Поэтому сапоги потребовал. Такие маленькие жилистые лошади, как у вас, обычно весьма выносливы, но уж коли устанет, то никакой силой с места не сдвинуть. А вы какого мнения?
Мурин глянул на его форму. Она была кирасирской. Кавалерист. Разбирается. Мурин смягчился:
– Так и есть. Но на самом деле он быстро приходит в себя.
Француз кивнул на Азамата:
– Что это за порода? Казацкая?
– Черкесская.
– Как-как?
Мурин повторил. Затем пришлось объяснить, кто такие черкесы и в какой части империи обитают. Француз спросил, сколько он платил за коня и в каком возрасте взял. Потом спросил, сколько еды выходит в неделю. Чем болел. Как тренировали. Каким шагом ходит лучше всего. Подыскал приличествующие случаю вопросы и Мурин, хотя кирасирские лошади – рослые и медлительные – никогда его не интересовали. Француз отвечал охотно. Помолчали. Сеялся дождь. Стрекотал по бурым листьям. Оба вжимали голову, будто желали втянуть ее сквозь воротник совсем, как черепаха в панцирь.
– Вот что интересно. В каждой нации порода лошадей соответствует темпераменту местных женщин. Вы не замечали? – предложил новую тему француз.
Мурин сказал, что не замечал. Но тут же представил Нину. Можно ли сравнить ее с кобылой орловского завода? Он не заметил, как вытянул шею из воротника:
– Что вы имеете в виду?
Разговор опять ожил. Оба изо всех сил старались избегать опасных ям: ошибся ли Наполеон, решив зимовать в старой русской столице? И – кто сжег Москву: русские или французы? Обходили издалека. Говорили о женщинах (в основном француз) и лошадях (в основном тоже он). Так, за разговорами, и пришли. Звали француза Жан-Пьер Арман.
Это Мурин и ответил Ельцову, который поднял от подушки сонное лицо, заморгал, прищурился от света лучины и хрипло пробормотал: «А это еще кто?» Выслушал ответ. Выпучился:
– Ты что, Мурин, спятил? Где ты его взял?
Полковой командир сказал почти то же самое.
Рано утром Мурин отчитался ему о своем приключении. Подробности, которые могли возбудить слишком много пустых вопросов, он выпустил, потому что ответов на них и сам не знал. Почему он вмешался? На это Мурин мог только пожать плечами с новенькими офицерскими эполетами.