Случайная глава

Красницкий Евгений Сергеевич

— Какой городок, мама? Крепостца малая…

— А с чего города начинаются? Да, пока крепостца малая, но уже и посад складывается и ремесленная слобода — все к тому, что городок будет. Ты, кстати подкинь мысль, чтобы его Михайловым городком назвали. Не прямо Михайле, а отрокам его, но так, чтобы до старшины дошло: лекарка Юлия придумала. Ему приятно будет, а придраться, если что, не к чему — часовня там в честь архангела Михаила… не отвлекай меня! После всего того, что Михайла твой натворил…

— Так прямо уж и мой…

— А чей же? Я сказала: не отвлекай! — сердито оборвала дочь Настена. — Так, вот: после всего, что твой Михайла натворил, каждому, кто в воинском деле хоть что-то разумеет,

стало ясно, что задавить-то его щенячью свору ратнинская сотня, при нужде, сможет, но зубки у этих щенков уже железные, и плату за себя они возьмут такую, что про название «сотня» придется забыть — от нее и так-то чуть больше половины осталось. А случись такое, что Михайла на Ратное ополчиться вздумает, да время подходящее подберет — даже и подумать тошно. Сама же рассказывала, что отроки у него специально во дворах и домах воевать обучаются.

— Только первая полусотня.

— ПОКА, только первая полусотня… не о том речь — не об отроках, а о тебе с Михайлой. Тебя опасаются, но ты нужна и благодарны тебе бывают за лечение, Михайлу тоже опасаются, но он нужен — в его Младшей страже надежда на возрождение и усиление ратнинской сотни. А теперь вспомни, что я тебе говорила про байки и небылицы. Выдумают люди что-нибудь про нас, и кажется им, будто они что-то в нас поняли, а раз стали мы понятнее, то и опасений меньше. Так и ты с Михайлой — то, что вы сошлись, для людей понятно и естественно — подобное тянется к подобному. Михайла сейчас в тот возраст вошел, когда подростки против родителей бунтуют, одни сильнее, другие слабее, третьи только в мыслях, но бунтуют все. Ты-то, вон, тоже на меня с прищуром поглядывать начала.

— Мама…

— Молчи, не прекословь! Через это все проходят — взрослым стать не так-то просто, и первые пробы почти всегда неудачными бывают, но набьют шишек, дураками повыставляются и поймут, что старики не от глупости такие, а от жизненного опыта, а пока… Ты только подумай, что может случиться, если Михайла из воли деда выйдет! Представила? То-то!

— Ой, мам, а Минька-то с попом поругался, выгнал его из крепости!

— Об этом я и толкую, доченька: заигрались вы там во взрослую жизнь, без Корзнева пригляда — Минька себя воеводой вообразил, ты — ведуньей, даже поп, уж не знаю кем… епископом, наверно, а Анна с Алексеем, нет чтобы приструнить, да место истинное вам указать, друг другом заняты. Эх… ладно, говорено уж об этом.

— А чего ж Корзень не приедет, да порядок не наведет? Что ж он не понимает, что ли?

— Все он понимает, Гуня, Корзень мудр, но учить-то вас надо! Он еще приедет, он так приедет — взвоете, но сначала сотник вам побарахтаться в делах даст, ощутить, сколь неподъемно это пока для вас, да так ощутить, чтобы обрадовались его приезду, а то и сами бы позвали бы. Корзень мудр… да и Нинея рядом — совсем уж до дурного не допустит. Я думаю, что у Корзня с ней уговор на этот счет есть… опять отвлеклись, ну что с тобой делать будешь?

Так, вот: если Михайла и вовсе удила закусит, так, что Корзню словом его обуздать не выйдет и понадобится силу употребить — остается надежда на тебя. Отроки и без того тебе перечить не смеют, а если ты еще с со старшиной их по-умному обойдешься… короче, ты защита Ратного от Михайловой отроческой дури. Так тебя ратнинцы и видят, вернее видели, но сегодня они зрели, как ты в слезах и соплях из Михайлова городка прибежала, и сразу же надежда на тебя ослабла. Понимаешь?

— Угу, только…

— Постой, не перебивай. Одновременно, ослабла и наша с тобой безопасность. До сегодня ратнинцы знали: стоит нас с тобой обидеть, Михайла так за эту обиду разочтется — Крестильник овечкой ласковой покажется! Мы с тобой, считай за стенами Михайлова городка укрыты были, а ты нас этого укрытия лишила. Мало того, ты и вообразить

не способна, какие теперь сплетни о тебе по селу пойдут. Оправдываться, спорить, злобиться, бесполезно — ни веры, ни понимания, ни жалости не жди. А я на этом еще и часть лекарской силы потеряю — как мне сознание больного подчинить, с чего ему мне довериться, если я дочку толком воспитать не смогла?

— Мам, я и не думала… как же все в кучу свалено…

— Не в кучу свалено, а в сеть сплетено! У вас, молодых, все просто: здесь черное, там белое, это правильно, то неправильно, а на самом деле все вокруг тысячами нитей друг с другом связано — оборви одну такую нить, и обязательно это где-то в другом месте скажется, порой в самом неожиданном месте. Я тебе и десятой части не показала, а ты уже: «в кучу». А вот подумай-ка: как твой уход из Михайлова городка отзовется Сучку и Алене? Сучок и сам не знает, что его Младшая стража, вернее, опасение перед Младшей стражей охраняет. Ты ушла, старшину обидела — оборвала ниточку, и тут же Аленины ухажеры, уже ничего не опасаясь Сучка покалечат или убьют. Дураки, конечно, Михайла и за Сучка разочтется, но уже поздно будет! А не осядет здесь семейным домом Сучок — разбредется и его артель, во всяком случае, так быстро и хорошо, как при Сучке крепость не построится.

Вот тебе одна ниточка, а вот и целый клубок — девки незамужние. До вчерашнего дня как было? Ты — с Михайлой, полтора десятка девок в воинской школе уже женихов выбирают, а остальные, чуть не из обувки выпрыгивают — тоже туда хотят. Если не сами, то родители их. Правдами или неправдами, но приткнут, и — мир! Мир, Гуня, которого Ратное сотню лет добивалось — сразу со столькими дреговическими родами породнимся!

А что теперь стало? В каждой семье, где невеста подходящая имеется, уже прикидывают: а нельзя ли, как-нибудь Михайлу в женихи заполучить? Жених-то завидный! Перво-наперво, конечно, надо лекарскую дочку добить, чтобы с Михайлой не помирилась, а там, глядишь… Представляешь, как за тебя возьмутся? А насколько ценность Михайловых отроков, как женихов, уменьшится? По сравнению-то с самим Михайлой!

— Как муха в паутине… — пробормотала Юлька.

Ее можно было понять — всего за один день мир вокруг нее разительно изменился, просто страшно представить, как все в нем переплетено, как, оказывается, важен Мишка и для самой Юльки, и для матери, и для всего Ратного вообще, какие сложные с страшные игры ведут взрослые и какая, на самом деле, маленькая, слабая и беззащитная Юлька бьется в этой непостижимо сложной паутине взаимосвязей, действий, мыслей, намерений…

— Если бы муха! — прервала юлькины панические мысли Настена. — В том-то и дело, Гунюшка, что мы сами — и мухи и пауки одновременно. Сами ткем нити, нас с миром и людьми связывающие, сами в них запутываемся, сами рвем. Трудно бывает понять: куда та или иная нить тянется, можно ли и нужно ли ее рвать? А еще труднее понять: надо ли новую нить прясть и к чему это приведет? Но сейчас все понятно — ты порвала не ту нить, и чтобы не запутаться и не задохнуться в ее обрывках, надо эту нить сращивать. Проще говоря, мирись с Мишкой.

Понимаю — трудно, но ты же ведунья. Слабенькая, пока, но ведунья. И ты женщина. Миленькая, пока, глупенькая, но женщина.

На глаза ему пока не попадайся. Пусть пройдет какое-то время, Михайла поостынет, что-то подзабудется, да и Крестильник внутри него ко всему этому, наверняка снисходительно отнесся, как к детской ссоре. Через несколько дней нагрузишь телегу лекарствами, еще каким-нибудь барахлом, вроде за этим и ездила. Возьмешь с собой еще двух девок в помощницы. Я тут их присмотрела — имеют склонность к лекарскому делу. Настоящих ведуний из них не сделаешь, а на повитух и травниц выучить можно. С этим добром и отправишься.