Случайная глава
Шрифт:
— Что сходится, мама? Какой обряд?
— Как тебе сказать… Помнишь, я тебе объясняла, что дети иногда рождаются похожими не на родителей, а на кого-то из дальних пращуров?
— Ага, как Борька Мешок — рыжий, конопатый, а в роду никого рыжих нет. Потом только вспомнили, что прапрадед таким же был.
— Верно. — Подтвердила Настена. — Еще считается, что так же могут и черты характера передаваться: горячность, спокойствие, привычки какие-то… Так или не так, сказать трудно — это ж надо чем-то таким отличаться, чтобы и через несколько поколений помнили, но многие считают, что это возможно, во всяком случае, родовые черты характера действительно существуют. А еще слыхала я, что может в человеке
Было это, как рассказывают, лет через двадцать-тридцать после того, как ратнинская сотня на здешние земли пришла. Резались тогда наши с дреговичами люто, говорят, что за одного убитого ратнинца пятерых лесовиков под нож пускали, а бывало, что и целые селища истребляли. Был тогда в ратнинской сотне десятник из рода Лисовинов, имени его не знаю, а прозвище сохранилось — «Крестильник», и прозвище это он не за набожность получил, а за лютость.
Случилось так, что поймали дреговичи ратнинского попа. Пытали страшно, все секрет вызнать хотели, как пришельцев извести или изгнать, но так ничего и не вызнали — принял поп венец мученический, помер под пытками. Сама понимаешь: разочлись за это с лесовиками ратнинцы сторицей — целым городищем в Погорынье меньше стало. Не щадили никого, а десятник Лисовин нашел в одном доме наперсный крест того попа и этим крестом, как кистенем, всех в том доме перебил, а потом вздел его на себя и сказал: «Пока нового священника у нас не будет, беру все ваши грехи, братия, на себя! Режь, не жалей!». Так он прозвище «Крестильник» и заработал.
Через какое-то время, после той резни, подстерегли дреговичи три десятка наших ратников, и один из тех десятков был десятком Крестильника. Как-то так вышло, что сошлись в поединке волхв велесов и Крестильник, сеча прекратилась — все на них смотрят. Волхв посохом в землю ударил, заклятье сотворил и ждал, что Крестильник молитвой христианской ответит, а тот взял да и к Перуну воззвал! Велесов слуга от такого оторопел, а Крестильник цапнул его каким-то хитрым захватом и хребет сломал, голыми руками! Дреговичи от такого дела в смущение пришли, и ратнинцы их в бегство обратили, хотя и было их много меньше, чем лесовиков.
Что тут правда, что вымысел, судить не берусь, а только крест тот мне покойная Аграфена Ярославна — жена Корзня — показывала. Тяжелый, медный, весь битый, царапинами и зазубринами покрыт — хочешь не хочешь, а поверишь, что им как кистенем орудовали. А Крестильник, как говорят, под старость тихим стал, богомольным, с детишками возиться любил, но если что, то и сотнику поперек сказать не смущался.
А теперь сравни Крестильника с Михайлой — прапра, не знаю сколько, внуком его. Оба клички «Бешеный» заслуживают, оба к детишкам по-доброму относятся, оба светлых богов с Христом путают, оба, при случае, супротив старшего или супротив обычая пойти и на своем поставить не боятся. А Михайла еще и из детского тела стариком глядит, да в своем праве людьми командовать не сомневается. Так вот и подумаешь: а не проснулась ли в Михайле память Крестильника?
— Ой, мама… неужто?.. — Юлька прихлопнула рот ладошкой, словно боясь высказать то, что пришло ей на ум.
— Это я тебя спросить должна: неужто? — Настена снова взяла дочку за руку. — Ты при слиянии с Михайлой ничего такого не замечала?
— Чего тако?.. — Крепко сжавшиеся пальцы матери в очередной раз прервали недоуменный вопрос и заставили Юльку сосредоточится. — Не знаю, я же и не думала что так… я ж тебе уже рассказывала, что когда мы сливаемся, я и думать-то почти не могу — он думает. Он вообще сильнее меня, если чего-то утаить захочет, мне нипочем не узнать.
— Значит, и в мыслях сильнее… все одно к одному. — Настена покивала каким-то своим размышлениям. — Одно только не сходится: Перуна Михайла никогда не поминает. Ведь не поминает? А, дочка? Не слыхала никогда?
— Нет, ни разу.
— Может быть, потому, что Михайла пока еще обряда воинского посвящения не прошел?
— Какого обряда, мам?
— Перунова обряда. В чем там дело, не спрашивай, не знаю, и никто из женщин не знает. Мужчины тоже не все знают — стерегутся ратники. Твердо сказать могу только одно: наши мужи воинские — христиане-то христиане, но Перуна Громовержца чтят. И есть ведь у христиан свои небесные воины: Георгий Победоносец, архистратиг Михаил, но чем-то они наших вояк не устраивают, чем — не ведаю, да только все новики через тайный обряд посвящения в воины проходят. Только после этого их в десятки берут.
Ты, дочка только не болтай об этом. Не попусти Макошь пресветлая, кто-то из ратников решит, что ты что-то лишнее проведала — удавят в тихом уголке, не задумаются. Строго у них с этим делом.
— Да что ты, мама! Когда это я болтушкой…
— А я говорю: не проболтайся! Одного подозрения им хватит! Хрустнет горлышко и… были уже случаи.
Юлька поежилась, поелозила глазами в темноте избы, придвинулась на лавке поближе к матери и тихонько пискнула:
— Страшно-то как, мамочка. Крестильник, Перун…
— Не бойся, Гуня. — Настена снова обняла дочку за плечи и прижала к себе. — Мы же с тобой ведуньи, так или иначе, но все равно все по-своему повернем. Ведь повернем же? А, Гунюшка?
— Да-а, а если Минька меня не простит? — совсем по-детски протянула Юлька и хлюпнула носом. — Или убьют его?
— А вот на то мы, доченька, и ведуньи, чтобы не допустить ни того, ни другого. Только сделать надо все правильно… Ну-ну, хватит кукситься, сейчас мы с тобой все хорошо обдумаем, решим, как и что, а потом… Да что б мы и не справились? У умной бабы муж на веревочке ходит как… гм, и сам не замечает. А уж у ведуньи-то… Хорошая ведунья не только людьми, а и событиями должна уметь повелевать! Вот мы сейчас и выдумаем, как нам события в нужную сторону повернуть. А потом и повернем, вот увидишь. И не бойся ничего. Перун, там, или не Перун, к этому мы касательства не имеем и голову себе забивать не станем, а Крестильник, если я все правильно угадала, нам поможет.
— Как поможет?
— А так. Крестильник-то духом ой, как крепок был, и уверенности в себе ему не занимать. Это ж надо — грехи всей сотни на себя взять! И сотнику перечить не боялся, а времена тогда были строгие, не то, что сейчас. Вот эта-то крепость духа Михайлу и поддержит, если в нем память пращура пробудилась.
И в тяжести твоей вины Крестильник Михайлову горячность поумерит — уж он-то в жизни всякого повидал, а к старости помягчал нравом, помягчал… Но и ты себя правильно повести должна, не ошибиться ни в коем случае — ни в слове, ни в жесте, ни во взгляде! Все должно быть так же соразмерно и гладко, как при творении лечебного наговора. И точно так же ты должна последствия любого своего слова или действия предвидеть и понимать. Значит, что?
— Что?
— Эх, Гуня, Гуня, да чему ж я тебя учила-то? Ты, когда заговор целебный творишь, для кого это делаешь, для себя или для больного?
— Для больного.
— А если для больного, то что важнее: как это тебе видится или то, что о тебе больной думает?
— То, что больной…
— А когда резать приходится, мы как себя вести должны, чтобы разговоров не пошло, будто нам живого человека полосовать нравится?
— Так что же, мам, все время оглядываться, как бы кто чего не сказал, как бы чего не подумали?