Случайные имена
Шрифт:
Но тут я упираюсь в развилку дорог, хотя дорогами–то это назвать нельзя, узкие боковые ходы, то ли гномами, то ли троллями пробитые штольни, и непонятно, куда сворачивать — направо, налево? Я сую руку в карман, нашариваю коробок спичек и подкидываю вверх, решив, что если поймаю его стоймя — то идти влево, а если он упадет плашмя (очаровательная рифма: стоймя–плашмя), то, естественно, вправо… Что же, так и происходит, и вот я уже карячусь на четвереньках, красноватый, желеобразный туман рассеялся, пусть ход и узкий, но видно, что откуда–то падает свет, нет, не спереди, сбоку тоже сплошная темнота, но свет, неяркий, в описании какого–нибудь элегического романного момента я бы употребил эпитет «предвечерний», так вот этот предвечерний свет позволяет мне разглядеть стены этой чертовой штольни, блестящие, будто по ним проходят выходы золотоносной породы, хотя — скорее всего — это самый простой пирит, но я слишком далек от геологии, минералогии и прочих подобных наук, и если что и продолжает волновать меня, то это та встреча, которая — в
Хватит нанизывать слово за словом, пора отложить сигару в пепельницу, перевести дух, осмотреться и вновь подумать: что делать дальше, куда идти, может, назначенная встреча ожидает меня здесь, может, именно там, в самом центре этого молочно–белого тумана, высится резной трон из обсидиана, и дьявол, сатана, злобный буддийский мара уже поджидает меня, потирая руки от сладострастия и готовя все для обряда посвящения и прежде всего — да, вы правы: уже упоминавшийся в самом начале моего повествования обоюдоострый кинжал и инкрустированный золотом маленький хрустальный бокальчик, по обоим сторонам от трона его ближайшие сподвижники, и кто знает, но, может, и мне выпадет честь со временем занять такое же место, пусть для этого и придется припасть устами к зловонной заднице повелителя тьмы и осквернить свое левое запястье длинным и глубоким разрезом, из которого польется кровь — не потечет, не закапает, именно польется, алая человеческая кровь, которая смешается в этом самом бокальчике тончайшей работы (как бы мне хотелось, чтобы это было изделие самого Бенвенуто Челлини!) с темно–зеленой, почти черной, но пока все это домыслы, пока еще лишь туман, через который надо пройти, как проходят сквозь строй, как пробираются долгой и искривленной линией собственных сновидений, как вновь пытаются отыскать утробу матери, будто зная, что от жизни ничего хорошего ждать не приходится, насколько женщина несет в себе бессмертие, настолько мужчина с детства принадлежит танатосу и лишь совокупление, пусть на мгновение, но дает ему ощущение вечности, и поэтому, как бы женщины ни завидовали мужским играм, им никогда не понять того страха, что владеет каждым из нас, и мной, и всеми моими братьями, ведь смерть — это то, что неотвратимо машет крылом над твоей головой и лишь вот так: пройдя сквозь туман, дойдя до кресла из черного обсидиана, я могу обрести бессмертие, и это очень хорошо понимала Сюзанна, посылая меня на гибельную прогулку.
Но вновь облом, зал оказывается пуст, я прохожу до самого конца, туман остается за спиной, и никакого трона из черного обсидиана, никакого дьявола, сатаны, мары, вновь развилка дорог (штолен, тоннелей, лазов, кто подбросит еще парочку синонимов?), на этот раз выбирать сложнее, фокус со спичечной коробкой хорош лишь раз, так что я поступаю просто наобум и сворачиваю в первую же попавшуюся дыру, не понимая только одного — сколько мне еще плутать по собой же придуманному лабиринту и что ожидает меня в конце, может, Сюзанна просто пошутила, может, я давно уже подхватил болезнь имени Паши Белозерова, и единственное, что мне остается — занять местечко в палате рядом с ним, а не шастать уже который час по непонятному месту, в котором если кто–то и ждет тебя, то этот кто–то все еще предпочитает оставаться инкогнито, и проходят надежды на обоюдоострый кинжал и на хрустальный бокальчик тончайшей работы (чем черт не шутит, может, и действительно его делал сам Бенвенуто Челлини?), ведь ни одной души вокруг, теперь–то я понимаю всю надобность в Вергилии, но мой Вергилий — женщина с замечательным именем Сюзанна — внезапно исчезла, растворилась еще там, в гостиничном номере, в уютной комнатке пансионата «Приют охотников», где сейчас, вполне возможно, неторопливо ведет беседу с милой и обходительной К., которую ей все еще не удалось подсунуть мне в постель, а ведь это и было целью нашего приезда сюда, если, конечно, не считать целью вот это блуждание во тьме неведомого лабиринта, а ведь у меня даже нет нити, чтобы выбрести обратно, и кто знает, но вдруг остались считанные метры и то чудище, что древние именовали Минотавром, все же пожрет меня? Но зачем? Что толку, если плоть моя превратится лишь в груду костей, валяющихся на дне темной и затхлой пещеры? Лучше уж трон из обсидиана и восседающий на нем властелин: мне хочется встать на колени, мне хочется биться головой об пол и так ползти, долго, метр за метром, бороздя брюхом эту дорогу скорби, но — судя по всему — все это лишь очередная иллюзия, и реальность никогда не позволит воочию увидеть князя тьмы, пусть даже Сюзанна и сделала все возможное, чтобы это случилось. Хочется кричать, хочется взорвать стены пещеры, долбануть их динамитом или какой прочей пакостью, но вокруг вновь лишь темнота, вновь сырость и тлен, есть ли ты, спрашиваю я того, тень которого давно пытаюсь увидеть, а если есть, то кто ты и как тебя зовут, скажи хоть слово, дай знак, любой, докажи, что ты есть, ну же… И тут я слышу голос, обычный, глуховатый, произносящий еще с детства до боли знакомую фразу: «Ради всего святого, Монтрезор!»
И
— Надо же так спать! — говорит она с порога, улыбаясь мне нежно и понимающе. — Я уже думала, что ты продрыхнешь до вечера.
— Когда я лег? — нейтрально спрашиваю я.
— Сразу после ресторана, ты слишком много выпил, чем, честно говоря, порушил все мои планы! — И она начинает смеяться, а я же абсолютно ничего не понимаю и только смотрю на нее широко открытыми глазами.
— Так, значит, ничего не было?
— А что должно было быть? — интересуется Сюзанна.
— Ну, — мямлю я, — мне кажется, что я ночью катался с К. на лодке…
Сюзанна смеется еще громче, а потом неторопливо говорит, что уже в ресторане я начал клевать носом, когда же мы вышли, то я просто не мог идти, хорошо еще, что К. помогла ей довести меня до кровати, раздеть и уложить в постель, я захрапел сразу же, как рухнул, ей даже пришлось ночевать у К., так как я уснул наискосок постели, и она не могла меня подвинуть, впрочем, она чудесно выспалась, и они с К. уже успели погулять после завтрака, который я, соответственно, проспал, хотя это ее и не удивляет: я редко напиваюсь, но когда напиваюсь, то всерьез — и она вновь начинает смеяться.
— Значит, — продолжаю допытываться я, — так ничего и не было?
— А вот этого ты никогда не узнаешь! — вдруг очень серьезно говорит Сюзанна и предлагает быстрее завтракать, а то на кухне еду для меня и так грели во второй раз.
11
Отчего–то мне кажется, что завершенность круга — всего лишь возможность для дальнейших попыток в поисках выхода (рука Сюзанны, выводящая из мрака тоннеля), хотя меня все больше и больше начинает занимать иная тема: а стоит ли его, этот выход, искать?
В самом деле. Если предположить, что все, происходящее со мной, не есть лишь бред моего подсознания, то вполне возможно, что я могу стать самым счастливым из смертных, ведь тогда мне будет дана возможность увидеть, понять и пережить нечто такое, что дано далеко не каждому. И тут опять надо подойти к отправной точке, к тому самому пункту «А», из которого узкая, извилистая дорожка ведет к дальнейшим, соответственно, «В», «С» и так далее, в одном из которых меня и ожидает давно обещанная встреча (все же будем считать, что она еще впереди), на которой столь настаивает таинственная женщина со смешным и нерусским именем Сюзанна, хотя я-то знаю, как ее зовут на самом деле, но вспомним лишь обезличенные «н» и «с» да еще раз повторим, что все это не имеет никакого отношения к развертывающемуся прямо на глазах сюжету.
Но прежде чем продолжить его изложение (и кто знает, куда он еще может завести), надо немного поразмышлять, и прежде всего над тем, почему именно такое пари предложила мне жена. Как уже было сказано, разговор о пари зашел в ту ночь, когда я узнал, что роман «Градус желания» выдвинут на премию Хугера. Сюзанна давно уже поговаривала, будто мой писательский труд не является чем–то богоугодным, более того, она считала, что пером моим по большей мере двигает лукавый, ведь иначе — цитирую — «ты не создавал бы в своих книгах столь мерзких созданий и такие непристойные ситуации, как это обычно у тебя получается».
Я не собираюсь вдаваться в дискуссию «автор–читатель» и долго и нудно размышлять о том, на что пишущий имеет право, а на что нет. Да, собственно, все это имеет очень отдаленное отношение к той истории, что произошла (происходит, произойдет, опять зеркала, опять мерцающая невнятица иллюзий) со мной и в попытках рассказать которую (естественно, что преобразив, переведя с языка жизни на язык текста) я провожу уже не первый день (неделю, месяц), но ведь каждый проводит свой досуг так, как ему заблагорассудится, что же касается меня, то с этим все ясно.
Дело в ином, в самой сути пари, ибо — если следовать логике Сюзанны — человек, занимающийся чем–то таким, в чем гораздо больше от сил тьмы, чем от (естественно, сил) света, должен им (силам тьмы) и продаться со всеми потрохами. Тут прежде всего не ясно, отчего Сюзанна вообразила, что все, что я делаю — всерьез, то есть абсолютно непонятно, откуда моя жена взяла, что именно дьявол двигает моим пером, а не — скажем так — некая интерпретация дьявольского сознания, то есть попытка встать на сторону того, кому и решила Сюзанна предложить мою душу. Второе. Собственно говоря, кого она имеет в виду? Если рассмотреть эту проблему, отталкиваясь от того, что дьявол — не кто иной, как падший ангел, то есть ангел света, Люцифер, сброшенный Господом за прегрешения в ад, то сразу надо отметить наличие довольно серьезных расхождений, касающихся непосредственно самой фигуры князя Тьмы. И главным здесь будет то, что кроме всем известного владетеля преисподни есть еще один, известный как «серый ангел», проще говоря, если представить картину мироздания как постоянную борьбу добра со злом (то, что именуется «массовой концепцией»), те место серого властелина — между, как бы на границе, вне, серый ангел — существо (не знаю, как обозвать его точнее), не занимающее ничью сторону, а ведь именно этим (на мой взгляд)он наиболее близок любому творцу, ибо истинный творец никогда не встает на сторону лишь одного из созданных им образов, а значит, борьба добра со злом как таковая теряет смысл и вопрос, что есть добро и что есть зло, ассоциируется тут для меня с великим парадоксом уже упоминавшегося создателя «Амфатриды», князя Фридриха Штаудоферийского: что есть Бог и что есть Дьявол?