Слуги паука 2. Пленники паука
Шрифт:
— Так, могучий лев,— просипел полузадушенный бедняга.
Руки разжались, и Абулетес без сил рухнул на скамью.
— А раз так, то прости и ты меня, почтеннейший, я не со зла. На вот — запей.
Он плеснул в пустой кубок вина и пододвинул его неудачливому рассказчику. Тот сделал несколько жадных глотков и почувствовал себя значительно лучше. Увидев, что представление закончилось, публика занялась своими делами. Впрочем, особой тревоги никто не выказал: подобные сценки в любом кабаке, таверне или духане Пустыньки были отнюдь не редкостью и в большинстве
— Это все? — спросил Конан, едва Абулетес пришел в себя.
— Хвала Митре, все.— И, поймав на себе удивленный взгляд Конана, поспешил добавить: — Старый стал, на вторую новость меня бы уже не хватило.
Киммериец усмехнулся про себя, но виду не подал, а, наоборот, придал лицу зловещее выражение, еще больше напугавшее беднягу.
— Если узнаешь что новое, почтеннейший, прошу не утаивать.
— Как можно, несравненный, как можно! — запричитал тот.— А теперь, прошу простить, но мне пора. Посетителей становится все больше.
И, не переставая кланяться, он спешно юркнул за занавеску и в тот вечер больше не показывался в зале.
— Мелия…— задумчиво повторил Тушка.— Это не та, что разыскивает тебя по всему городу?
— Та.— Конан мрачно кивнул.
— И что ей надо?
Северянин пожал могучими плечами:
— Хочет женить меня на себе.
Тушка был так удивлен, что даже подавился куском.
— Так ведь ты говорил, что и сам неравнодушен к ней!
Конан мрачно кивнул.
— Ты ее любишь. Она любит тебя и хочет за тебя замуж, а ты прячешься от нее и спишь с другой.
Конан молча кивнул, подтверждая, что так оно и есть. Толстяк закатил глаза и пошевелил губами, пытаясь понять суть происходящего, но отчаялся и только спросил:
— Так чего же тебе надо?
— Сам не знаю.— Киммериец пожал плечами.— Не по душе мне это.— Он помолчал и добавил: — Уйду я. Вот потрачу деньги поганого стигийца и уйду.
— Правильно! — обрадовался Лисенок.— И я с тобой! Надоело мне в Шадизаре. Пыль да жара круглый год!
— Ладно, ладно,— толстяк привстал и дружески хлопнул Конана по плечу, так что тот едва не рухнул на пол,— не раскисай. Та, наверху, хоть стоит того, чтобы… — Он замялся, не зная, как закончить начатую фразу. — Ну, в общем, стоит того?
— Стоит, сам видел! — с видом знатока ответил за Конана мальчишка.
— Ах ты…
Рука Конана метнулась вперед, но поймала лишь воздух. Паршивец уже стоял в дверях и корчил смешные рожи. Киммериец махнул рукой — разве такого поймаешь!
— Ладно, иди обратно.
— А за ухи таскать не будешь? — подозрительно поинтересовался Лисенок.
— Нет.
— Честно?
— А куда ты мне с ослиными ушами? — усмехнулся молодой варвар.— В любой толпе тебя заметят.
Довод был настолько бесспорным, что Лисенок вернулся, покорно сел на место и принялся снова поедать сливы.
— Я вижу, что-то тревожит тебя, — вновь заговорил Тушка, не сводивший пристального взгляда с приятеля.
Северянин поморщился:
— Я думаю, в одном почтенный наш хозяин прав — обезьяна спустилась с дерева, и это неспроста.
— Ну, особенно бояться-то не стоит, может, он и не по твою душу заявился сюда, — успокоил приятеля толстяк.
— А я и не боюсь,— Конан пожал плечами,— но неохота последние дни провести, озираясь по сторонам и, как трусливая баба, вздрагивая от каждого шороха.
— Вряд ли это у тебя получится,— хохотнул Тушка,— даже если б ты захотел. Трусливый Конан — это что-то новое, но проявить разумную осторожность, конечно же, не помешает.
Киммериец промолчал, да и что он мог сказать, если и сам думал так же?
— Теперь ты видишь,— с серьезным лицом сказал Тушка, обращаясь к Лисенку, хотя в глазах его плясали веселые огоньки,— как все высоко ценят Конана. И ты должен поменьше бедокурить и относиться к нему с почтением, ведь он для тебя как отец родной.
— Ладно, перестань,— поморщился киммериец, хотя и видно было, что ему приятно.— Для его отца я слишком молод, но в одном ты, быть может, и прав.
— В чем же?
— Придется тебе завтра побегать по городу, — он повернулся к Лисенку,— и выяснить все о Маргабе. Но смотри, не попадись ему на глаза!
— Я все сделаю, как ты сказал, отец родной!
Сорванец хитро улыбнулся и исчез за дверью.
Харат, один из четверки Посвященных Малого Круга, метался из угла в угол, не находя себе места. Он знал, что такое поведение роняет его достоинство, но ничего поделать с собой не мог: он нервничал, и волнение его усиливалось тем, что причина была нешуточной, а ответственность огромной.
Шутка сказать, впервые со времен падения Ахеронской империи у жрецов Затха появилась надежда получить силу, равную тем, которыми свободно манипулировали древние, и задача, возложенная на него братьями, была очень и очень серьезной.
Ему предстояло дождаться воплощения Памелы в тело ее правнучки Зиты и доставить девушку в храм Кара-Затха в Сура-Зуде — тайном городе жрецов Затха, двойнике Йезуда, о котором знали даже не все жрецы в самом Йезуде. Там ее должны принести в жертву, и великий Затх, чье тело хранится нетленным в храме Кара-Затх, богини-матери, оживет, и то величие, и ту силу, которую получат его жрецы, а среди них первым он, Хараг, просто невозможно представить…
Мир падет к ногам бога-паука. В нем не останется места ни Митре, ни Сету, не говоря уж обо всех прочих! Когда-то давно, еще при жизни, Памелу пытались заставить отдать свои силы ради того, чтобы пробудить к жизни Затха, уже тогда бездну веков просидевшего на своем троне в Сура-Зуде, но она не согласилась, предпочтя смерть, однако зная о том, что воплотится вновь в одном из своих потомков. Тогда силой отступницы не смогли воспользоваться против ее воли, но теперь времена изменились, и воплотившаяся в Зите Памела, может сопротивляться сколько угодно, у нее ничего не получится.