Шрифт:
Глава первая
Очертания огромной воздушной сферы, что заключала в себе пространство, казавшееся бескрайним, терялись в невообразимой дали, и ослепительный свет, костром пылавший в вышине, не в силах был осветить весь мир, который боги сотворили внутри.
Титаническая сфера, невидимые стены которой пропадали в холодной глубине мертвого мира звезд, называлась небесным сводом, а ослепительное пламя, живительным потоком света и тепла изливавшееся с него, звалось дневным светилом, или Оком Митры — бога, вдохнувшего в этот мир жизнь. А еще люди дали ему простое имя — солнце.
Солнце исходило потоком расплавленного
И если где-то далеко вверху бушевал огонь, то нижняя часть сферы постоянно тонула в ласкающей черноте вечной ночи, усыпанной бриллиантовой россыпью звезд, что играли всеми цветами радуги. Были они не чем иным, как прощальной игрой дневного светила в хрустале чистейшего льда и бархате инея.
Сфера медленно вращалась, и с одной стороны лед постоянно подтаивал, исходя потоками клубящегося пара, которые люди звали облаками. Едва родившись, облака тотчас устремлялись в долгий путь по бескрайнему голубому полю к ведомой только им цели. Временами они затевали загадочную, никому не понятную игру, принимая причудливые формы: то притворяясь диковинными растениями, то распускаясь сказочно прекрасными цветами, а иногда прикидываясь странными животными, которых никогда не видели на крошечном островке внизу, и тем самым порождали в душах людей, живущих на нем, ощущение сказки, что дарила радость и беспричинное веселье.
Но животные поедали цветы и, насытившись, уползали на темную сторону сферы, где их прекрасные белоснежные тела превращались в безобразные черные кляксы. Нежные розы становились вдруг черным лотосом, навевавшим людям страшные, тяжелые сновидения. Добродушные звериные морды ощеривались хищным оскалом, и милые зверюшки оборачивались злобными монстрами, по ночам пробиравшимися в сны. Доброе волшебство сменялось черной магией…
Твари поспешно переползали на темную сторону сферы, во владения Отца Тьмы. Они заслоняли собой звезды, и их уродливые тела на фоне бриллиантовой россыпи очертаниями напоминали нечто ужасное, прятавшееся в потаенных уголках души, что нещадно мучает человека, терзает, рвет на части, заставляя просыпаться в холодном поту, проникает в воспоминания.
Эта странная, длившаяся целую вечность игра света с тьмой могла заворожить любого. Она могла заставить позабыть обо всем, разбудив в душе неведомое человеку чувство, в котором мирно уживались несовместимые в жизни восторг и смертельный страх…
Правда, у прочих обитателей этого мира, создавших его таким, потому что именно таким они хотели его видеть, странные картины не вызывали ни головокружения, ни даже интереса, ибо они не были людьми и не боялись ничего в мире, порожденном их фантазией…
Туман был таким плотным, что невольно создавалось впечатление, будто окружающее пространство наполнено белоснежным пухом, настолько мелким и невесомым, что отдельные частицы его сливались в однородную клубящуюся массу, сквозь которую не видно было и собственной руки, вытянутой вперед в поисках хоть какой-то опоры.
Казалось, это будет длиться вечно, но в одно из мгновений вдруг что-то произошло. Поначалу изменение было почти неуловимо, но постепенно оно набирало силу, хотя, что все это значило, понять было еще нельзя.
Впрочем, нет. Внимательный взгляд заметил бы, что меняется сам туман. Вскоре он уплотнился внизу настолько, что ноги ощутили опору, правда, все еще невидимую. Выше же туман изрядно поредел и хоть и не стал прозрачным, но, по крайней мере, его уже нельзя было пощупать.
Одновременно вся масса начала перемешиваться и менять цвет. Временами ее движение напоминало снегопад в тихую, безветренную погоду, и тогда она опадала на плотный слой белоснежными хлопьями. То вдруг неожиданно налетевший порыв ветра вспенивал опавший пух, заставляя его подниматься вверх и кружиться роями разноцветных мерцающих искр. А иногда закрутившийся смерч начинал лихо отплясывать дикий, варварский танец, постоянно меняя окраску, вращая все попадавшееся на пути.
Наконец где-то в самой середине начало формироваться уплотнение, которое не сразу приняло определенные очертания. Нельзя было понять, то ли оно становится гуще, поглощая плотные слои тумана, то ли туман просто обтекает нечто возникшее внутри него в некий неуловимый момент времени, а может, и существовавшее всегда.
Вот порождение тумана шевельнулось, сдвинулось с места и сразу стало походить на человека. Оно взмахнуло руками, и хаос, так долго царивший вокруг, мгновенно прекратился. Масса под ногами еще больше уплотнилась, став неотличимой от пола, укрытого роскошным ковром с густым белоснежным ворсом, в котором ноги стоявшего утопали больше чем по щиколотку. Клубившаяся в воздухе взвесь стремительно унеслась прочь, во все стороны одновременно, обратившись на периферии пространства беломраморными колоннами, ограничившими собой зал, в центре которого остался стоять его создатель.
— Я пришел, Солнцеликий!
Слова появились словно ниоткуда, возникнув сразу во всем объеме обители Подателя Жизни, Митры. Едва ли не одновременно с ними ее несуществующие стены отразили приветствие, породив странное ощущение огромного, пустого зала, древнего и мрачного, погруженного в густую темноту, хотя это и противоречило тому, что видели глаза. Но таково уж было свойство голоса говорившего.
Митра резко обернулся.
Из-за одной из колонн появилась фигура в черном, и никто, даже стоявший в центре хозяин и создатель этого зала, не знал, как долго это существо находится здесь: появилось ли оно только что или давно уже наблюдает за работой бородача с суровым лицом. Митра ждал гостя, но не так скоро. Однако, когда Отец Тьмы увидел его лицо, на губах Солнцеликого уже играла обычная сдержанная, не выражающая ничего, кроме вежливой доброжелательности, улыбка.
— Надеюсь, ты оторвал меня от дел не без причины?— вновь заговорил Сет.— Было бы жаль потерять время из-за безделицы, у меня накопилось слишком много дел.
Его речь словно сопровождалась шипением змеи, хотя шепелявым его назвать было нельзя. Видимо, привычка постоянно сдерживать раздиравшую его бурю страстей придавала голосу характерные интонации, заставлявшие собеседников Темного Бога непроизвольно вздрагивать и поеживаться.
Сет поправил черный хитон и, гордо вскинув голову, с вызовом посмотрел на Митру. Виделись эти двое нечасто, но при каждой из их редких встреч он старательно копировал своего извечного соперника, перенимая его внешность и манеры, но делал это как бы наоборот: его хитон, такой же, как у Митры по покрою, только не белого, а черного цвета, был перехвачен черным поясом, сплетенным из вымоченных стеблей черного лотоса. Зачем Сет делал это, Светлый Бог не знал. Быть может, просто хотел подчеркнуть свою независимость во всем? Или досадить, до начала разговора показав свою решимость делать все наоборот…