Слуги тьмы. И мне будет тепло
Шрифт:
— Дани, — глухим голосом заговорил отец Альберт, — мы хватились ее вчера вечером. Она не пришла к ужину.
— Где она?
— Выслушай меня. Бросились искать — твой отец, братья. Подняли стражу…
— Где Элисия? Я не вижу!
— Успокойся, — священник крепко сжал ему руку повыше локтя.
— Спрашивали по домам, не видел ли кто. Наконец выяснили: она в полдень шла к лесу. В красном плаще. Пустили собак, поскакали… Дани, она прошла тринадцать миль. Одна, по тропе вдоль реки.
— Где она? — повторил Даниэль упрямо.
—
Держа пастуха за руку, он как ребенка повел его дальше по тропе. Похрапывая, Сат Аш двинулся следом. У Даниэля внезапно прояснилось в глазах. Ведь он вчера почувствовал ее смерть; сам был чуть жив. Священник остановился.
— Вот…
На прошлогодней листве, на хвое, на вылезших из земли корнях темнели какие-то пятна. Кровь, подумал Даниэль. Все виделось точно со стороны: вот стоит он, Даниэль, а под ногами — ее кровь. И несколько алых лоскутков. И еще какие-то белые крошки — много крошек; среди них есть и розовые. А вон там розовых много…
— Что это? — спросил он, имея в виду крошки. И снова повторил, не понимая: — Где Элисия?
— Мы собрали, что осталось, — глухо ответил отец Альберт. — Волки сгрызли ее. Всю.
У Даниэля подкосились ноги; священник подхватил его под локоть и опустил на землю. Стоя на коленях, пастух с ужасом смотрел на бело-розовую россыпь.
— Элли… — прошептал он. В горло как будто воткнули стальное лезвие. — Она… ушла… из поселка? Зачем?
— Я думал, колдун ее заставил. Подчинил сознание и пустил по следу волков…
— Он отступник, — поправил Даниэль, как будто это имело какой-то смысл.
— Да. Отрекшись от Нечистого, он подписал себе смертный приговор. Видно, этот приговор привели в исполнение. Но прежде — Дани, я не знаю… я могу только предполагать — прежде они чарами завлекли Элисию в лес. И убили. У него на глазах; на пути к твоей хижине. Это урок вам троим… нам всем. Нельзя якшаться с Нечистым. За это платят… слишком дорого…
Даниэль вдруг понял, что отец Альберт плачет.
Глава 4
То, прежнее место, Даниэль покинул. Теперь лорсиный загон находился по другую сторону поселка, в сорока милях вверх по речному течению. Со старого места он забрал только часы, а все прочее спалил вместе с хижиной. В глубине души он так до конца и не поверил, что Элисии больше нет. Он не видел ее смерть своими глазами; ее могли просто похитить. А то, что люди нашли на тропе, нарочно оставлено приспешниками Нечистого — в отместку за…
За что? Ни один колдун не станет утруждать себя сложным представлением ради какого-то пастуха. Здравый смысл говорил: Элисия мертва. Однако надежда часто живет вопреки всякому здравому смыслу. Год с лишним Даниэль ждал, что его любимая вернется. Или подаст знак, что жива… И вот теперь — странный рыдающий крик в лесу, мольба о помощи… И этот крик как-то связан с лемутами, прислужниками Нечистого, которые сначала хотели выкрасть из загона лорсенка, а потом надумали похитить Сильвера. Элисия — и колдуны; непонятный крик — и лемуты… Не связано ли одно с другим?
Даниэль сидел на пороге хижины, размышляя, вслушиваясь в ночь. Лорсы в загоне утихомирились и заснули, Тайг наполняли привычные шорохи и крики. Ночь была звездной, и только что взошла луна. Она еще не показалась из-за верхушек деревьев, однако по небу плыл ее слабый свет. Сильвер пристроился возле Даниэля, положив голову хозяину на колени. Порой он вздрагивал, дергал сломанной лапой, пытался лизать наложенную шину. Терпи, дружище, мысленно говорил ему пастух. Лемуты поплатятся и за твою лапу, и за смерть Танцующего Под Луной. И за того, кто плачет там в лесу и зовет на помощь.
Наконец пастух поднялся на ноги.
— Отвага не равняется безрассудству, — негромко сказал он Сильверу. Пес радостно застучал хвостом по земле, как будто понял слова хозяина и всей душой одобрял разумные мысли. — Мы, конечно, полезем врагу в пасть, — продолжал Даниэль, — но при этом пошлем за помощью. Идет?
Сильвер издал горловой звук — не рычание и не скулеж, а нечто, похожее на громкое мурлыканье дикой кошки.
— Согласен, да? Со мной врагу в пасть? Бестолковое существо. — Даниэль с улыбкой погладил лобастую голову Серебряного, легонько коснулся пальцем сухого теплого носа.
— Тебя-то я и не возьму, колченогий. Пошли спать.
Он запустил Сильвера в хижину; тот, едва веря собственному счастью, шмыгнул под нары и замер там, будто и не пес вовсе, а свернутая шкура.
Новое жилище пастуха было очень простым. В трех стенах — три застекленных оконца, одно из которых выходило на реку, в углу — небольшая печь, напротив нее — нары, посередине — стол с двумя лавками; еще одна лавка была прибита к стене возле двери, а по другую ее сторону шли полки с незамысловатой утварью, где также стояли любимые пастухом часы; под полками находился крепко сбитый ларь для еды. Над входом висели духовитые пучки сушеной травы, отгоняющей насекомых, и в хижине всегда стоял особый, чуть кружащий голову пряный запах.
Даниэль разделся, задул пламя жирового светильника, улегся — и через несколько минут уже чутко, вполглаза, спал.
С рассветом он был на ногах. Написал записку отцу, завернул ее в белую тряпицу, а тряпицу привязал Сат Ашу на рог. Старый лорс был возмущен бесцеремонностью хозяина, и пастуху пришлось долго его убеждать, подкрепляя уговоры кусками кленового сахара. Наконец Серый Ветер смирился с повязкой на роге, однако ни в какую не желал оставлять хозяина одного и бежать в поселок. Даниэль уже отчаялся его отослать, когда старик все же уступил и нехотя, то и дело оглядываясь, потрусил через площадку к тропе в Атабаск.