Слуги зла
Шрифт:
Инглорион с тоской думал о том, как посмотрит Государыне в глаза. После вот этого — сидения на травке с запястьями, связанными шнурком не прочнее бисерного браслета, и полубезмятежного глазения на орочье колдовство, как люди глазеют на цирковое представление? Ведь гнусно будет пытаться объяснить это бездействие собственным невезением: чужое невезение всегда кажется глупостью, трусостью, даже подлостью, его не прощают… Ах, как благородно и умно было бы умереть на дне пропасти, подумал Инглорион с безжалостной иронией. Умно, благородно, мертвые сраму не имут, о них поют песни, они выглядят гораздо лучше, чем живые проигравшие. Их глупость кажется геройством, а не наоборот.
Впрочем, чересчур ироничный взгляд на вещи — тоже недостаток. Вспомнив об этом, Инглорион в очередной раз грустно признал собственное прискорбное несовершенство. Истинно возвышенный духом воин не усмехался бы про себя, представляя, как эльфийский воин из баллады расшвыривает орду орков голыми руками, воспаряет над пропастью, воззвав к Гилтониэль Пресветлой, и шествует по воздуху, на ходу слагая стихи о славной победе… О нет, нет, так нельзя! Это как-то вульгарно и смешно, царапает за душу и даже похоже на насмешку над собственными святынями.
Устыдившись собственного цинизма, Инглорион, попытался отогнать постыдные мысли. Он, настраивая душу на достойный лад, поднял лицо к солнцу, вбирая в душу ощущение чистого Света, но темные силы не преминули напомнить о себе: орки собирались спускаться вниз. Тот самый, что протянул Инглориону свою грязную окровавленную лапу, поднял его с земли, как поднимают за шиворот нашкодившего котенка, и подтолкнул к проему, открывшемуся в горе.
«Исключительно любезное приглашение радушных хозяев в подгорные чертоги, — подумал Инглорион. — Ну что ж, пойдем. Посмотрим на эту грязную дыру, раз уж вы так небывало милы и считаете возможным позвать эльфа в гости».
Готовясь спуститься в орочью берлогу, Инглорион, хорошо помнивший все, прочитанное и услышанное на эту тему, старательно приготовил себя к темноте, вони и любым мерзостям, но вниз уходила галерея, освещенная странными тусклыми светильниками, нимало не похожими на факелы, скорее чистая, чем грязная, а в ней гулял ветерок и было свежо до зябкости. Запахи оказались не столь отвратительными, как представлялось снаружи; откуда-то снизу тянуло мертвечиной и гнилью, но холодный сквозняк не позволял запаху сгуститься. Пахло костром, кузницей, какой-то убогой едой и орками — но в запахах отсутствовала чрезмерность, потоки воздуха разносили и разбавляли их, делая сносными для восприятия.
О красоте, конечно, речь не шла… но Инглорион с оттенком удивления отметил своеобразную гармонию стен из грубо тесанного камня и голубоватого света из стеклянных шаров на рогатых выступах. «Это сделали орки, — подумал он. — Эта пещера не принадлежала ни гномам, ни подгорным эльфам — орки, очевидно, сделали это сами, и для созданий Мрака вышло весьма неплохо. Конечно, странно думать, что твари могут создать нечто, пригодное для существования… впрочем, надо же им где-то жить, а Темный Властелин, вероятно, жестоко распоряжается усилиями своих рабов, убивая их рабским трудом для создания этих бледно освещенных катакомб. Получилась своего рода природная крепость… не худшее место в лучшем из миров. Когда-нибудь она, освобожденная от зла, будет принадлежать Дивному Народу, и тут воссияет яркий свет, а подгорные мастера превратят холодный камень в лучезарное совершенство. Смиримся же сейчас с тем, что видим!»
Две вырубленные из камня статуи оберегали вход в пещерный зал, откуда тянуло теплом. Разглядев их, Инглорион невольно содрогнулся. Сторожевые монстры, создание которых вдохновлялось Тьмой, выглядели исключительно мерзко, а дополнялась мерзость черными нечитаемыми знаками, выведенными по стенам вокруг свечной копотью и чем-то темным, чем был измазан сероватый шершавый камень — маслом или давно запекшейся кровью. Конвоиры Инглориона, впрочем, не почтили символы Мрака вниманием — они были слишком заняты грызней между собой и тычками в спину эльфа.
За высокой аркой обнаружилось обширное пространство, уходящее сводом куда-то вверх и в темноту, слабо освещенную стеклянными шарами. От зала отходило множество тоннелей, в них не виделось ни системы, ни гармонии; тут сильнее, чем в коридоре, пахло кузницей, и красноватый отсвет выдавал горящий горн в зальце, отгороженном кованой темной решеткой. Посредине зала, в бассейне из карстовых плит, вылизанных водой до шелковой гладкости, бил парящий горячий ключ; вода из него выплескивалась в какие-то каменные корытца, откуда уходила вниз сквозь темные дыры в днищах. Орки с хрюканьем и визгом плескались в корытцах — то ли мылись, то ли пили.
Орк, который протягивал лапу, подтолкнул Инглориона к бассейну и плеснул из корытца ему в лицо. Эльф инстинктивно отшатнулся, но вода оказалась вовсе не такой горячей, как он вообразил, и от нее веяло только солоноватым запахом меди.
Инглорион стер капли со щеки. Орк, наблюдающий за ним, фыркнул, сморщив песий нос с длинными щелями вдоль крыльев ноздрей.
— Просто вода, — сказал он вдруг на языке здешних людей. Взрыкивающий акцент вовсе не делал слова непонятными — Инглорион целую секунду потрясенно смотрел на говорящего, пока его не осенило:
— О! Мой… скажем, новый знакомый — из недобитой армии Карадраса?
Орк кивнул, почти как человек, и принялся смывать с себя кровь. Ах, как ты чистоплотен, усмехнулся про себя Инглорион, мучительно ощущая собственную нечистоту и будучи решительно не в силах преодолеть брезгливость перед водой, где плескались орки. Подумать только, аккуратник! Ах, они смывают грязь и кровь сражения! Милашки…
Почистившиеся уроды между тем собирались вокруг. Инглорион поймал себя на мысли о том, что уже узнает орков из банды заговорившего. Первый — довольно высокий для твари, худой и жилистый, с мордой, рассеченной десятком старых шрамов, со рваными во многих местах ушами, торчащими из седого ежика коротко стриженных волос, жестких, как металлическая скребница для лошадей. Второй — задира, плотный, нос вздернут свиным рылом, верхняя губа приподнята, скалит клыки, а черные пыльные лохмы на макушке торчат во все стороны. Третий — со сломанным клыком и обтянутыми скулами, с куцым белесым пучком мягкой шерсти над ухом — суетится и визжит громче всех, хотя самый мелкий из шайки. Рядом с четвертым, громадным, бритым, обладателем бугристого черепа с багровым шрамом через темя, лоб и надбровную дугу, свирепым монстром, который все слизывал кровь с меча, — пятый, незнакомый, чистый, маленький и шустрый, уцепился за лапу четвертого, кусает его за пальцы, щиплется, привлекает к себе внимание… Люди называют такое сборище «кодлой».
«Вот из-за кого, собственно, мы проиграли битву, — подумал Инглорион. — Из-за этой пятерки. Отборные твари, псы войны, не иначе как созданные самим Темным Владыкой лично. Это они командовали, они рубились на мосту, они все рассчитали, не иначе. Здешние, похоже, перед ними заискивают». Маленький орк, у которого грязные руны были вырезаны прямо на морде и белели старыми рубцами на смугло-зеленых щеках (следы пыток, решил эльф), принес корзину с кровавыми кусками мяса — все-таки конины, вероятно, — и седой вместо благодарности пнул его кулаком в плечо. Маленький скульнул, как щенок, и щелкнул клыками, а кодла накинулась на пищу, огрызаясь и толкая друг друга.