Слуги зла
Шрифт:
— Лошади — твои союзники? — фыркнул орк. — Ты, наверное, воображаешь, что люди чудо, какие вкусные, да? Так вот, это полная чушь, чтоб ты знал. Будто людям больше выпендриться нечем! По-моему, так горный ежик и то лучше.
— Так ты все-таки ел мясо людей? — Инглорион на минуту даже забыл о спазмах в желудке. — Ты не отрицаешь, что это — правда?
— Ну ел, — орк пренебрежительно пожал плечами. — В Лунном Распадке, во время осады, ну и что? Там трупов было — как грязи, а нормальная жратва давно кончилась. С голодухи сожрешь что угодно…
Инглорион совершенно помимо воли неожиданно истерически расхохотался. «Вот с такой голодухи, как сейчас у меня, сожрешь что угодно, это сказано точно», — подумал он, тщетно пытаясь подавить неуместный смех, но не в силах с ним справиться. Эльфу удалось успокоиться, только когда Паук двинул его ладонью по спине.
— Благодарю, — бросил Инглорион, вытирая слезы и проглотив комок в горле. — Весьма любезно. Значит, трупы, да?
— Какая разница, что потом будет с мясом? — произнес Паук спокойно. — Ты так суетишься, будто никогда никого не убивал — смешно, действительно. Люди же друг друга убивают запросто — за любую малость, за дрянь, а трупы бросают так. По-моему, просто убил или потом сожрал — никакой разницы нет.
— А орки не убивают?
— Людей — убивают. Еще как. Но не друг друга.
Инглорион выпрямился:
— Это ложь настолько явная, что кажется смешной.
Паук даже голос не повысил:
— Нет. Мы не убиваем своих. Зачем?
Инглорион криво усмехнулся:
— О, конечно. Вы носите оружие для красоты.
Шпилька оскалилась:
— Ты совсем дурак? У нас что, нет врагов? Нам что, воевать не с кем? Да ты первый перся сюда убивать наших! Оружие делают для чужих, ты что, не знаешь, что ли?
Все это звучало таким откровенным враньем, таким нелепым бредом, что Инглорион не стал спорить дальше. Перед ним сидели отъявленные убийцы, отборные головорезы и толковали о каких-то личных кодексах, которых не могло быть в принципе. Ха-ха, орки не убивают друг друга в мире, живущем от войны к войне! О, только не надо глупых сказок!
— Ладно, — проронил Инглорион глухо. — Ты принес еду…
Паук подвинул к нему корзину:
— Точно. Сыр. И ржаной хлеб. Ты сыр-то ешь?
Инглорион вытащил из корзины круглую головку сыра, обернутую в кусок чистого холста. В этом тоже было нечто невозможное.
— Откуда сыр? — спросил он, разворачивая холст и отламывая кусочек. — Полагаю, сейчас ты начнешь рассказывать, что орки разводят овец…
— У здешних овец нет, — сказал Паук. — Это человеческий сыр, из долины, люди Карадраса продавали. И мука тоже из долины. Так что не бойся — не подохнешь.
Инглорион никогда не был большим любителем сыра. Он предпочел бы кусочек белого хлеба, мед и чашку сливок, на худой конец — галету, но испеченную в Пуще. Будь у него мало-мальский выбор, он не прикоснулся бы к этому человеческому извращению из прокисшего, а значит, убитого молока. Но сейчас запах сыра вызвал у него такие мощные эмоции, что он успел съесть полголовки и ломоть довольно-таки зачерствевшего хлеба, запивая местной водой, отдающей медью, пока не спохватился.
Эта кошмарная еда на какой-то момент показалась дивно вкусной. Уже потом Инглорион ужаснулся тому, сколько умудрился съесть. В нормальном состоянии тела и духа ему хватило бы десятой части съеденного, если только он сумел бы впихнуть в себя такую дрянь. Здесь, в орочьем логове, его желудок непонятно почему превратился в прорву.
Зато после приступа обжорства стало спокойно и тепло, захотелось потянуться и расслабиться — вообще Инглорион почувствовал себя лучше. Он даже заметил, что Шпилька ушла, а Паук снова перебирает между пальцами веревку, посматривая в сторону эльфа.
Еда настолько добавила Инглориону благодушия, что орк уже не казался такой уж тошнотворно отвратительной тварью, как раньше. Ну, предположим, грубое животное, этакая помесь обезьяны, свиньи и пса, увешанная мускулами, — ну и что? В сущности, есть и погаже. Жабы, к примеру. Навозные мухи. В орке гнусно разве что какое-то пародийное, издевательское сходство с человеком… но на то он и создание Мрака, чтобы выглядеть издевательски. В конце концов, данный конкретный орк не виноват, что его создали орком, а не цветком жасмина. Это от него не зависело.
Мысли показались Инглориону очень новыми и забавными, он даже улыбнулся.
— Хочешь подняться наверх? — спросил Паук. — Я собираюсь подняться наверх и осмотреться. Можешь со мной пойти.
— Я — пленник? — спросил Инглорион с тенью иронии. — Для пленника мне предоставляют многовато выбора.
— Пленник, пленник, не сомневайся, — ухмыльнулся Паук. — Но наверх сходить можно. А то еще подохнешь в пещере. Шпилька говорила, ты был, как больной. И шерсть у тебя на морде расти начала — с чего бы?
Инглорион чуть не подавился. Он в ужасе схватился за лицо руками и почувствовал, как шершава стала кожа на подбородке. О, Эро и валары, что это?! Вот эти мелкие колючки — это щетина?! Борода?! Откуда?
— Почему?! — прошептал Инглорион, чуть не плача, с отвращением ощупывая собственные щеки. — Ну почему? Не может быть этого! Не может же быть, чтобы эльф под землей отчего-то начал превращаться в гнома! Я же не такой, как те… Как мерзко, о Дева Запада!
Паук ухмыльнулся еще шире и ткнул эльфа кулаком в плечо. Тычок вышел весьма ощутимым, но по малопонятной причине Инглорион воспринял его не как проявление злорадства, а как жест почти сочувственный, хоть и насмешливый, его даже не тряхнуло от прикосновения раба Тьмы.
— До гнома тебе еще далеко, — сказал орк. — У людей тоже бывает борода. Чего ты дергаешься?
— Я — не человек, — еле выговорил Инглорион, холодея. — Это невозможно. Люди грязные. Люди смертные. Я не хочу.
— Брось, — сказал Паук. — Люди живые. Что в этом дурного?
Инглорион посмотрел на него устало, надеясь, что орк не усмотрит в выражении его лица страха и скрытой мольбы о помощи.
— Знаешь, Паук, — сказал он через силу, — давай поднимемся на поверхность. Я вправду плохо чувствую себя под землей.