Слуги зла
Шрифт:
Инглорион, чувствуя тяжелую усталость во всем теле и нудную боль в руках, плечах и спине, присел на неожиданно теплый камень, торчащий из пола, как пень. Орк, вытащивший его из пропасти, прекратил терзать и рвать клыками кровоточащее мясо, запивая его какой-то дрянью из фляги, облизал и отряхнул ладони, подошел к эльфу и развязал веревку.
Жрущие посматривали искоса, но не мешали.
Инглорион усмехнулся, демонстративно потер запястья:
— Не опасаешься, что убью кого-нибудь из вас и сбегу?
Орк ощерился:
— Убей и беги. Я посмотрю.
Эльф чуть развел руками:
— Ну да. Ты прав. В вашей пещере мне деваться некуда.
Орк фыркнул:
— Ни глаз, ни ушей, ни носа настоящего. Ты заблудишься.
— Вероятно, ты высоко ценишь собственные глаза, уши и нос? — насмешливо спросил Инглорион.
— Да, — согласился орк с таким выразительным самодовольством, что эльфу стало еще смешнее. — Глаза видят во тьме, уши слышат мокрицу в камнях, а носом я чуял следы твоих дружков у северо-восточного входа. Что, лесная гадина решила прибрать эти пещеры к рукам?
— Боишься Государыню? — спросил Инглорион в ответ. Смеха как не бывало — говорящий в таком тоне о королеве Маб напрашивался на смерть. — Ты, вероятно, смертельно боишься ее, если так о ней говоришь.
Задира снова вскинулся — похоже, он тоже, по крайней мере, понимал язык людей, но Инглорионов собеседник его остановил, поймал за оба запястья. И сказал:
— Ненавижу ее. Ненавижу, как ненавидят червяков, которые живут внутри коровы. И не понимаю, за что ты ее так уж любишь. Она заставила тебя себя любить?
Скулу Инглориона свела судорога — непривычное и отвратительное ощущение. «Я слишком устал, — подумал он, — и тут слишком темно. Я глупо злюсь на болтовню созданий Мрака, которые вообще не могут говорить и мыслить по-другому. Они ведь, в сущности, просто големы, поднятая злыми чарами грязь — что они могут понимать в любви и красоте? Как я могу им что-то объяснить? Их ведь надо уничтожать, а не слушать, а я… чем я тут занят? Привитием тварям из Тьмы человеческой морали?»
— Мне трудно разговаривать в месте, где пахнет падалью, — надменно произнес Инглорион, возвращая потерянное лицо. — Избавь меня от обсуждения твоих эмоций на этот счет.
Орк с резким голосом и выбитым клыком ткнул эльфа в грудь костяшками кулака, жесткими, как дерево, и выдал по-человечески, неожиданно чисто:
— Тебе не нравится запах? А почему бы не понюхать, ведь это твоя лесная гадина утопила здешних детей на нижнем уровне! Это же ваша победа воняет, ваша грязная победа, ваши чары, радость твоей лешачки!
Инглорион настолько не ожидал подобного выпада, что даже растерялся.
— Дети? — спросил он, бессознательно качнув головой в знак отрицания, невозможности услышанного. — Дети утонули, говоришь ты? У вас бывают дети?
Задира ударил эльфа кулаком между лопаток и облизнул кулак, скалясь и щурясь. Орк, намотавший на пальцы ту самую крученую веревку, которой Инглорион был связан, сказал:
— У всех живых существ бывают дети. Только у эльфов не бывает, потому что эльфы неживые.
— Это вздор, — возразил Инглорион.
Орки зафыркали. Седой спросил:
— Вздор, что мы живые, что эльфы неживые или что у нас бывают дети?
Инглорион смутился. Не хватало еще, чтобы рабы Зла учили эльфа четкости выражения мыслей.
— И то, и другое, и третье, — сказал он. — Разве не так?
— Ты помнишь свою мать? — спросил орк с веревкой. — Я помню свою. Все помнят. А ты?
— Я помню, как появился в этом мире, — сказал Инглорион, пожимая плечами. — Воплощение эльфа, видишь ли, не имеет ничего общего с родами животных. Я был создан Истинным Светом, я воплотился сознающим себя, как все эльфы — просто вышел из Предвечного Сияния и осознал это. У меня не было матери — или моей матерью, отчасти духовно, вне телесной грязи, была Государыня… или Варда… Никакого родства, кроме духовного, у эльфов не бывает. Телесное — низменно.
Твари молчали. Бритый громко скреб за ухом. После странно длинной паузы орк с веревкой сказал:
— Значит, я был прав. Она тебя заставила. Я думал, ты хоть мать помнишь, а ты вообще забыл, что был человеком…
Инглорион пренебрежительно усмехнулся:
— Я был человеком? Прекрати, это нелепо, — а думал он в это время, как было бы ужасно, окажись это правдой.
Задира снова влез в беседу, бесцеремонно ткнулся влажным носом эльфу в ухо, с шумом втянул воздух — Инглорион передернулся от гадливости — и заявил, срываясь со слов людей на хрюканье и урчание:
— Да все ты врешь! От тебя и пахнет-то человеком, если нюхать в правильном месте! Это твоя одежда воняет лесной гадиной!
Инглорион брезгливо отстранился:
— Я вижу, ты еще слишком молод…
Орк задохнулся от возмущения, клацнул клыками возле самого лица. Старшие снова его поймали и оттащили, а он выдал длинную тираду с рычанием и визгом — орочьей брани, не иначе. Вышел страшный шум, маленькие орки визжали, а большие хрюкали и фыркали; Инглорион с досадой сказал, обращаясь к орку с веревкой:
— Окажи мне любезность, держи этого задиру подальше. Он мне надоел.
Реплика эльфа странным образом добавила общего оживления. Беззубый пронзительно взвизгнул, прочие загоготали и захрюкали, а седой, перекосив пасть, изрек:
— Мелкий, этот дал тебе новое имя. Мне нравится, ты стоишь.
Названный Мелким хмыкнул и почесал нос. Остальные принялись его покусывать и тыкать, он отмахивался и повизгивал — Инглорион не мог ничего разобрать, пока орк с выбитым клыком не заявил:
— Я скажу всем, имя тебе — Задира, звучит хорошо. Ты как раз хотел новое имя.