Слушайте, о волки!

Олег Герт

Что же до нынешнего современника, то, повторяем, у него сплошь и рядом даже не остаётся выбора, который имелся ещё век-полтора назад, то есть выбора между пулей из пистолета в середине жизни и пешей дорогой с посохом в её конце. Всё внимание зрителя в цирке мистера Барнума сосредоточено на арене, где, сменяя друг друга, толкутся клоуны и иллюзионисты всех мастей: что единственно и может происходить с человеком, с ранних лет не видевшим ничего, кроме афиши этого цирка. Но, внимание, следите за руками: коль скоро за билет тобою заплачено, зрелище должно тебе нравиться; так и работает уже упомянутый эффект Барнума, всю ответственность за действенность которого господин директор возлагает на самого зрителя. Позволим себе процитировать два небольших отрывка:

«Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой и объявил… что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и поучительным,

то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым, чтобы и они пошли посмотреть.

Человек двадцать закричали разом:

– Как, да разве уже кончилось? Разве это все?

Герцог сказал, что все. Тут–то и начался скандал. Подняли крик: «Надули!» – обозлившись, повскакали с мест и полезли было ломать сцену и бить актеров. Но тут какой–то высокий осанистый господин вскочил на скамейку и закричал:

– Погодите! Только одно слово, джентльмены!

Они остановились послушать.

– Нас с вами надули – здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем быть посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь издевались. Вот что: давайте уйдем отсюда спокойно, будем хвалить представление и обманем весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах… Ступайте домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.

На другой день по всему городу только и было разговоров что про наш замечательный спектакль. Зал был опять битком набит зрителями, и мы опять так же надули и этих» (Марк Твен, 1884 год)

***

«…Публику мы пускаем по одному, через короткие промежутки. Я перед балаганом зазываю народ и продаю билеты. Вы – внутри, в полной темноте. Как только кто-нибудь входит в балаган, вы, не говоря ни слова, хватаете его за штаны и за шиворот и выкидываете через задний выход на улицу. Небольшая доступная плата за вход, и вы увидите, что никому не будет жалко отдать за это пару монет. Ручаюсь, что люди желают один другому всяческих пакостей и еще сами нам будут делать рекламу и подбивать своих ближних, чтобы те тоже увидели "сюрприз, который не забывается", что это потрясающая штука!»

…Мы начали в шесть. Первым был какой-то толстый господин, который ждал уже с пяти часов, чтобы с быстротой молнии пролететь через наш балаган и вновь очутиться на свежем воздухе с другой стороны. Я слышал, как он говорил публике:

– Это просто потрясающе! Пойдите посмотрите.

Я не обманулся в психологии толпы. Те, которых уже вышвырнули, нам делали грандиозную рекламу. Через мускулистые руки Местека за полтора часа прошло несколько сот взрослых мужчин. Некоторые давали себя выбросить даже по два, по три раза, а потом снова возвращались в балаган и опять попадали в мускулистые руки Местека. На всех лицах была радость, довольство. Я заметил, как многие приводили своих знакомых, от всего сердца им желая, чтобы они тоже испытали на собственной шкуре "грандиозный сюрприз" (Ярослав Гашек, 1920 год)

Удивительно: но люди, пролетев через балаган мистера Барнума за свои шестьдесят-семьдесят лет (то есть с быстрой молнии), вместо того, чтобы выйти на ярмарочную площадь перед цирком, и во всю глотку гаркнуть «Народ! Не ходите туда: меня обманули, и вас надуют!», или хотя бы строго-настрого заказать собственным детям не только входить в цирк, но даже приближаться к ярмарочной площади, всё охотнее принимают на себя роль зазывал мистера Барнума. Пройдя земную жизнь уже не только до половины, как сеньоре Данте, а значительно дальше, человек эпохи Рагнарёка со странным упорством продолжает убеждать и себя, и окружающих в том, что только в цирке уродов и можно получить самые запоминающиеся впечатления и самые необходимые знания. Те, кто вместе с ним уже вылетели с обратной стороны балагана, или ещё продолжают пялиться на арену, оказываются перед непростым выбором: либо подпевать, либо честно надеть ослиные уши и помолиться прямо в них лицом на восток, в надежде на вразумление если не для себя, то хотя бы хотя бы для всех стоящих в очереди в кассу. Сомнение, однако, длится недолго: в кармане жужжит смартфон, на ум приходит невыплаченный кредит и два полуприкрытых уголовных дела, на всякий случай подготовленных для адепта на входе в цирк, за рукав тянет молодящаяся жена, чьи ботоксные скулы и следы солярия наводят на мысль о порохе в пороховницах, в спину дышат раздолбаи-дети, по дороге из клуба расколотившие иномарку об дурака-пенсионера, у колен гурьбою толпятся внуки, не вынимая глаз из одиннадцатого айфона, – всё, решение принято, адепт принимает входящий звонок и торопливо говорит в трубу «Да, братан, давай, подтягивайся: тут всё путём, я тебе и очередь занял…» У тех же, кто ещё стоит в кассу, или только вошёл в зал и уставился на сверкающую павлиньими перьями задницу укротительницы тигров, выбора практически не остаётся: они проведут в этом балагане ближайшие сорок-пятьдесят лет, а потом их либо выбросят с заднего хода по окончании представления, либо – что гораздо чаще случается – просто вынесут с этого же хода ногами вперёд, потихоньку, и в паузе, пока выступают клоуны, чтобы не слишком отвлекать остальную публику.

Ученик метапсихолога вспоминает, что однажды ему пришлось стать очевидцем разговора видного писателя-духоборца с директором одной из многочисленных российских гидроэлектростанций. Писатель мягко интересовался, не стыдно ли собеседнику по утрам смотреться в зеркало, и как он себя чувствует при мысли, что вся его жизнь связана с уродованием природного ландшафта, затоплением окрестных деревень и кладбищ, лесов и плодородных земель, и выжиманием последних соков из многострадальной русской реки и земли, в обмен на зарплатную подачку от прислужников мирового империализма. В ответ директор ГЭС, мужественно борясь с периодически возникающим заиканием (sic!, отмечает метапсихолог), горячо убеждал писателя-провокатора, что и спит он прекрасно, и днём чувствует себя настоящим героем, потому, что вся его жизнь, напротив, посвящена светлой борьбе за обеспечение населения электрической энергией, а плата за цивилизацию – она и есть плата за цивилизацию, и нечего тут сопли разводить: РАО «ЕЭС» всё равно больше и ценнее любого кладбища. Правда, прижатый глубоким взглядом родновера к самому краю сибирской реки, допрашиваемый периодически сбивался на эзопов язык, говоря о корпоративной культуре, и о своей невозможности как должностного лица сказать более того, что он может сказать: однако тут же приходил в себя (или выходил из себя, наш ученик не смог до конца оформить его психологический портрет) и горячее прежнего бросался в контрнаступление, старательно пытаясь при этом встать спиною к солнцу.

Приведённый пример, собственно, как раз и подтверждает, на какие душевные подвиги приходится идти людям, не просто купившим билет в цирк, но и претендующим на место даже не в зрительном зале, а на самой арене: хотя бы в качестве конферансье, суфлёров или подносчиков реквизита. Настойчивые попытки возгонки собственного кундалини не выше третьей чакры, и только для того, чтобы направить его из собственного солнечного сплетения на затопление окрестных лесов и деревень в целях корпоративного обогащения – это само по себе действие крайне спорное, ограничивающее представление человека о собственном предназначении на земле. Но фокус мистера Барнума, как мы уже выяснили, ещё и в том, что практикующий такое безобразие йог помимо своей воли оказывается перед необходимостью продажи хрена за огурец: то есть перед необходимостью систематически, и вопреки очевидному, убеждать и себя, и окружающих в том, что его путь наполнен добром и светом (пусть даже и электрическим). Комфортно жить в ощущении безобразия, творимого собственными руками, способно только крайне небольшое число потомственных колдунов: однако даже их совместных усилий, при всём их желании, не хватило бы на преграждение всех рек, вырубание всех лесов и сокращение населения до проектной отметки в один золотой миллиард.

На их счастье, вокруг цирка мистера Барнума уже толпится огромное количество желающих хлеба и зрелищ зевак: ибо им, как мы уже выяснили, ещё на в детстве на горшке продемонстрировали яркую афишу. Любому из них теперь можно запросто продать билет: особенно, если убедить его, что сидеть он будет на два ряда ближе к арене, чем большинство его земляков из деревни Кукуево, откуда он двадцать лет добирался по бездорожью до райцентра. Если же намекнуть адепту, что билет он получает по спецтарифу, недоступному для четырёх пятых оболваненной публики, а его личной перспективой является переход из зала на арену (а то и, чего доброго, даже за кулисы цирка мистера Барнума) – можно быть уверенным, что посетитель вцепится в свою жизненную возможность всеми четырьмя зубами, которые ему удалось сохранить на предыдущем этапе борьбы за жизненный успех. То обстоятельство, что теперь он всю жизнь будет заикаться, прятать лицо от солнца и произносить слова об ограничениях, накладываемых корпоративной культурой (вроде тех, которые произнёс видный российский банкир в ответ на вопрос об отсутствии филиалов его банка в Крыму), уже никак не может затмить захватывающее его чувство сосания под ложечкой: которое, впрочем, как мы уже выяснили чуть ранее, в действительности является не чувством от взмывания ввысь, а ощущением лыжника, под ногами которого закончился трамплин, и которому совсем скоро придётся исполнять сложный телемарк, чтобы не убиться оземь.

Конец ознакомительного фрагмента.