Слушайте, о волки!
Шрифт:
***
Желающие могут развить ход мыслей автора работы или попытаться выполнить аналогичное задание самостоятельно.
Однако метапсихология, в своих попытках приблизиться к Традиции и Принципу ищет не ответы на отдельные частные вопросы, а те ответы, что объясняли бы пусть и не всё, но многое, поэтому не может удовлетвориться тремя очевидными для мистера Барнума (и, вслед за ним, и для нас) соображениями, что, во-первых, цирк уродов востребован, во-вторых, он востребован потому, что каждую минуту рождается его потенциальный потребитель, и в-третьих, что всё потенциальное внимание этого потребителя с детских лет ограничено репертуаром цирка: следовательно, у него просто не остаётся возможности хотеть чего-то другого, отличного от того, что ему в этом цирке предложено.
Нас интересует, так сказать, главный фокус.
А главный вопрос, поставленный цирковой моделью
Ответ на этот вопрос лежит, безусловно, в области чудес куда более серьёзных, чем те, которые разворачиваются на арене цирка мистера Барнума. Одно дело показывать зевакам женщину с бородой; или старую шлюху с русалочьим хвостом; или иллюзиониста, в шляпе которого бесследно исчезают ваши часы и брюки, платежи по кредиту, а также нефть, газ и лес, взамен которых он достаёт вам из рукава фантики и мишуру; или клоуна, который с каменным серьёзным лицом откалывает такое, от чего весь мир сотрясается в конвульсиях смеха; или усталого медведя, который давно не может не то что сожрать дрессировщика, но хотя бы отказаться выходить из клетки на вечернюю репетицию. Все эти фокусы вполне понятны, объяснимы и не сложно выполняются технически: достаточно в течение нескольких недель полистать учебники по социологии, политологии, психологии и экономике. Поэтому главная благодарность в адрес мистера Барнума выражена нами не по поводу тех демонстраций, которые представлены на арене его цирка, и наглядно позволяют понять все современные политические, экономические и психологические процессы, а по поводу самого факта существования его цирка. Тень нужна именно для того, чтобы оттенять свет: и главный фокус становится понятен тогда, когда зритель отвлекается от предлагаемого зрелища, потихоньку выходит из зрительного зала и начинает, так сказать, обозревать само здание цирка снаружи.
Как уже отмечалось в начале книги, в завершающем периоде Кали-Юги, участниками которого нам всем выпала честь стать, логика всего происходящего в мире, в известном смысле, вывернута наизнанку. В предыдущих временных циклах, несмотря на некоторое постепенное снижение и деградацию, мир двигался всё же по плоскости, хотя и по наклонной. Сегодня плоскость завершилась, и кривая мира ушла вниз по практически отвесной экспоненте: внутренне это примерно сопоставимо с ощущением лыжника («Лечу, ёпта…»), под ногами которого закончился трамплин. В этом состоянии свободного падения происходит пространственно-временная метаморфоза, смена потенциалов мира на обратный, – минуса на плюс, плюса на минус, – что приводит к постепенному выворачиванию мира наизнанку, подобно старому шерстяному носку (упомянутый лыжник испытывает ощущение, что его желудок, явно находящийся внутри тела, становится больше него самого: ощущение, известное каждому из нас как «сосёт под ложечкой»). Таким образом, многие или почти все феномены такого мира следует трактовать в логике, обратной той, в которой они представлены.
Обыденная логика, к которой с рождения приучен среднестатистический бандерлог, состоит в том, что мир создан до него и кем-то другим, а ему, так сказать, предлагается занять в этом мире место, соответствующее в лучшем случае его талантам и способностям (включая, в ряде случаев, способность с энтузиазмом делать непрерывный минет), а в худшем случае являющееся результатом идиотского стечения обстоятельств. Как видим, в этой логике человеку отведено сомнительное место творения, а не Творца, причём термин «творение» весьма легко заменить на семантически и содержательно аналогичное ему слово «тварь» («твари Божьи»): что, сплошь и рядом, и происходит. Если же, вопреки логике контртрадиции, перевернуть эту схему обратно с головы на ноги, то мир, наблюдаемый человеком в ежедневном режиме, мир в котором он пребывает, и с которым он сражается по мере своих сил, внезапно оказывается сотворённым им самим.
Обычный человек крайне редко (или практически никогда) не задаёт себе вопроса «А зачем я сотворил именно такой мир? и зачем продолжаю поддерживать такое творение?», а если и задаёт, то исключительно в его психоаналитическом аспекте, который звучит примерно как «А что лично я сделал для того, чтобы оказаться в такой ситуации и в этом качестве? И что я продолжаю для этого делать?» В то же время такой вопрос, будучи правильно поставлен и понят, принципиально меняет не только восприятие человеком мира, но и является ключом для изменения мира как такового: и уже не в психоаналитическом,
К сожалению, на уровне бытовом сплошь и рядом так и происходит: на этом уровне матрица «Никогда хорошо не жили – нечего и начинать» выглядит особенно устойчивой. Однако если человек, в отличие от известного некошерного животного, способен-таки оторвать голову от корыта и посмотреть на небо, то для него слово «жизнь» (и производный от него глагол «жить») начинает обозначать нечто совершенно другое, количественно и качественно, чем содержимое его корыта. А при этом новом подходе осознание того, что «никогда хорошо не жили» (строго говоря, и не жили вообще) влечёт за собой неизбежное острое желание немедленно начать.
В такой плоскости вопрос «Чего я наТворил?» неожиданно приобретает глубокий метафизический смысл, который подчёркивается заглавной «Т» в глаголе. Тот, кто осознал себя не только творцом конкретной жизненной ситуации в частности, но и Творцом мира вообще, не может не понимать прямой и самой непосредственной причинной-следственной связи между всем тем, что он думает и делает в каждый момент времени, и теми результатами, которые он наблюдает вокруг себя. Но, допустим, он это понял. Ладно, говорит он себе, прямо сейчас начинаю думать и делать по-другому, тем самым совершенствуя своё Творение. Насколько его усилия будут в этом случае эффективны?
Ответ на этот вопрос прямо зависит от ответа на вопрос, вынесенный нами в первые строки этой книги. Неумолимая необходимость вынуждает нас вернуться к этому вопросу, а звучал он, напомним, так: насколько Бог зависим от законов созданного им же самим мира и насколько Творец свободен от своего Творения вообще?
Если мы отвечаем себе, что творец подобен велосипедисту, который после начала движения обречён безостановочно крутить педали, под угрозой в противном случае грохнуться оземь вместе с велосипедом, то возможность и шансы изменения творения существенно сужаются. В таком процессе творения законы сотворённого мира оборачиваются, в известном смысле, против творца, и он сам становится их заложником. Фраза «Не мы такие – жизнь такая», получившая на одной шестой части суши второе дыхание из уст киношных бандитов образца 90-х годов, означает как раз бессилие недоученных чародеев перед лицом ими же воплощённой реальности.
Однако, если мы сравним творца с пианистом, который опустил руки на клавиши с целью сыграть первый концерт Чайковского, но вместо этого заиграл почему-то собачий вальс, то никто и ничто не мешает ему вернуться к исходному замыслу: причём сделать это можно так виртуозно, что слушатели воспримут звучавшее до этого просто как авторскую трактовку пролога к основному произведению.
Дальше – больше. Приведя оппозицию «Творцы и твари» в исходное положение, человек неизбежно оказывается в пространственно-временном континууме, который принципиально отличается от ранее ему предложенного и некритично им усвоенного. На место шустрилы, которого ненадолго запустили помародёрствовать в чужом амбаре, и главной целью которого было вынести побольше, пытаясь при этом совмещать на своём лице чувство собственного достоинства с благодарным смирением, приходит инженер или художник, созерцающий собственный мир на предмет того, что в нём ещё можно (или нужно) попробовать, подкрутить, подмалевать: при том, что сроки не поджимают, поскольку дату дедлайна устанавливает приёмная комиссия в лице его же самого.
Для осознания получившегося эффекта в полной мере, читателю предлагается представить, что в каждом создаваемом каждым творцом мире начинает действовать огромное количество созданных волею этого творца демиургов рангом пониже, но оказывающих на происходящее в этом мире пусть и не столь значительное, но вполне определённое влияние. Творец, таким образом, имеет дело с чем-то вроде самообучающейся программы, которую он написал: созданная им Вселенная сразу и неизбежно, независимо от его воли, структурируется по фрактальному принципу, распадаясь на несколько крупных, вложенных в неё саму, матрёшек, и огромное количество вложенных друг в друга матрёшек поменьше. В каждой из этих матрёшек, следуя тому же принципу фрактала, воспроизводится вся совокупность законов изначально созданного мира, и многочисленные копии личности самого творца, наделённые теми же самыми творческими возможностями, пусть и иногда в несколько карикатурной форме.