Служебный разбой (сборник)
Шрифт:
– Это я понял из твоих бумажек. Это все ладно. Видишь, какое дело, твое имя не совсем приемлемо для русского языка. Тебе твои сокурсники намеки не делали?
– Меня звали Ан, – моргая ресницами, сказал стажер. – Я всем говориль – Ан Джонс.
– Это другое дело, Ан.
– «Ан-24», – подсказал один из пишущей братии, сидящей на стульях вокруг стола и пускающей сигаретный дым.
Стажер стоял, переминаясь.
– Да, – согласился Калашников. – Ан, конечно, хорошо, но ты же не самолет, – Калашников посмеялся своей не смешной шутке. – Давай, мы тебя будем звать, – ну, между собой, – Анисим. Аннус – Ан – Анисим. А? Хорошее имя?
– Хорошее, – покорно согласился стажер. –
– Правильно! – обрадовался редактор, а новонареченный Анисим обнажил в улыбке белоснежные зубы, чем совершенно покорил Калашникова.
– Да, – Калашников обозрел своих редакционных архаров. – К кому его прикрепим?
Архары заскучали – возиться с молодым стажером никому не улыбалось. Стажеры вечно лезут не в свое дело, надоедают вопросами и, вообще, мешают спокойной размеренной жизни.
– Отдайте его Серафиму, – хмыкнул Воскутков. – Анисим и Серафим – благозвучное сочетание получается.
Все гадливо заулыбались, в том числе и Калашников – редакция уже второй год обсуждала на все лады негласную войну между штатным репортером газеты Сергеем Бянко и заместителем главного редактора Владимиром Ивановичем Воскутковым.
– Хорошо, пусть будет так, – подытожил Калашников. Посмотрев на стажера, сказал: – Кадровик тебя оформит с сегодняшнего дня, пока походи, осмотрись; скоро появится Бянко, будешь выполнять его задания, постигать науку журналистики на практике!
Как раз в это время в редакционный зал пришел Сергей. Он бухнул сумку на свой чистый стол, устало сел в маленький катающийся стульчик с гнутой спинкой и незряче уставился перед собой. Писать про отца Боуна и его придурков было в напряг.
К нему весело подскакал Фруев – сорокалетний мужичок с длинными волосами, неопрятный и пахнущий чесноком. Его все терпели через силу, но Фруев был отменный писака, и Калашников не помышлял о расставании с этим бомжеподобным товарищем.
– Хочешь, обрадую? – спросил Фруев.
– Ну?
– Тебе подкинули стажера.
– А-а.
– Знаешь, как зовут?
– Как?
– Аннус.
– Слушай, Фруев, твои плоские шутки уже вот где. Мне эти анусы сегодня за день без тебя надоели во как!
– Честно про стажера говорю.
Сергей вздохнул, уселся в рабочее положение, потянул на себя ящик стола – надо писать, черт бы побрал, про этого Боуна и его борьбу с пороками молодежи.
– Знаешь, кто тебе стажера всучил? – Фруев, нагло усевшись на край стола, не собирался уходить. – Твой друг – Кунни.
– Тварь.
– Что?
– Тварь он, вот что, Кунни этот. У меня и так ни хрена не ладится, еще со стажером возись.
Сергей достал из ящика стола потертый, видавший виды редакционный ноутбук, болезненно щурясь, воззрился в засветившийся зеленым экран. Хотя, чего ждать от Воскуткова, кроме гадостей – вражде и негласной войне между ним и Воскутковым причиной был сам Сергей.
Бянко учился на журфаке, а доцент Воскутков заведовал кафедрой в этом же университете, и все было хорошо – никто никому не мешал. Но однажды некая восемнадцатилетняя особа, поступившая на первый курс журфака и получившая полную свободу от родительской опеки (родители остались в далекой карельской деревне), возжелала всяческого порока и быстрого грехопадения. Родители снимали для юной студентки комнату в трехкомнатной квартире, где жили бухари, и Юля (так звали первокурсницу) дала в газету объявление: «Девушка 18/180/72 ищет любовника для сеансов куннилингуса. Комната есть». Бывалый павиан Воскутков, наткнувшись на такое заманчивое объявление, шанса своего не упустил – он отправил письмо до востребования, и вскоре встреча состоялась. Воскутков неприятно поразился, узнав
Но Юлька была трепло. Обычно девки, если даже много и со всеми подряд, помалкивали о своих подвигах, но Юлька разнесла всем. Закатывая глаза, она томно говорила: «Владимир Иванович делал мне умопомрачительный куннилингус. Это что-то!» День, два – весь университет только и говорил, что об умении Воскуткова здорово работать языком. Студенты толкали друг друга локтями и говорили, указывая на проходившего мимо Воскуткова: «Смотри, смотри, Куннилингус идет!» После прозвище сократили до дипломатично звучащего Кунни, но все-то знали полный титул доцента.
В уважаемом всеми вузе такого скандала потерпеть не могли – Юльку отчислили, а Воскуткова попросили «по собственному желанию».
Воскутков лихо устроился в газету к Калашникову и сразу из-за своего крутого резюме (доцент, светило журналистики), получил должность заместителя редактора. Жить бы ему тут и радоваться, да судьба послала в эту газету окончившего курс Сергея Бянко. Его рекомендовал друг отца – шишка из Ленсовета, потому Сергею сразу дали штатную должность репортера, стол и прозвище Серафим. А Бянко рассказал оболтусам-репортерам об истинной сущности нового зама. Воскутков с ужасом понял, что и здесь он отныне будет проходить под кличкой «Вовка Куннилингус, он же Кунни», и всем новым людям редакционные бездельники будут рассказывать его греховную историю.
Сергей усмехнулся, отщелкав на клавиатуре: «Отец Боун», – есть за что Воскуткову ненавидеть его, болтливого Серафима. Ну и хрен с ним, с Кунни, он ему за стажера не спустит, отомстит в удобный момент. А вообще, Юлька была барышня спелая! Ей бы Сергей сам с удовольствием сделал куннилингус.
Через плечо в экран ноутбука заглянул Калашников.
– Пишешь про отца?
– Юрий Палыч, – сбросил оцепенение Сергей. – Начал писать. Говорил с ним сегодня. Мутный он тип.
– Что ж теперь, время сейчас такое, все мы мутные, кристально чистых не сыскать. С Боуном ладно, есть другое задание, более срочное. Надо взять интервью у поэта Контенко – на его сына десять минут назад совершено покушение. Я Любку Головину отправил в больницу – разузнать, жив он или уже того… Поговори со стариком. А мы завтра с утра шарахнем с первой полосы: «Это политическое убийство! – говорит о гибели своего сына известный поэт Иван Контенко». А?
– Еще неизвестно, может, он не умрет.
– К утру будет видно, но статья должна быть готова. Поезжай к поэту. И возьми стажера. Он здесь где-то. Анисим. Ан! Эй, Фруев, негритенок не ушел?
– В туалете он.
– Уяснил, Сережа? Бери стажера, и дуйте к Контенко. Я звонил ему, он в загородном доме, вас примет. Про сына он еще ничего не знает – я не стал его вводить в курс дела, а то он в больницу уедет, к сынку…
– Наверное, из больницы ему уже сообщили.
– Нет, он после нашего разговора собирался идти гулять. Он мне сказал, мол, уже одетый, выходит в лес, пройтись, через час-полтора вернется. – Калашников сжал кулак, поднес к лицу Сергея: – Чтобы взял интервью у старика! – и быстро скрылся в своем кабинете.