Служу Советскому Союзу 4
Шрифт:
Металл в голосе и немного гипноза сделало своё дело. Сейчас я в глазах барыги представился вовсе не худощавым студентом, а каким-то уголовником, которому зарезать человека как высморкаться.
– Не надо! Не надо! Я всё отдам! Только не убивай! Не надо!
Ещё одна пощёчина прервала начинающуюся истерику. Встряхнул и снова уперся тяжелым взглядом в переносицу барыги:
– На кого работаешь? От кого товар получаешь?
– Я… я не могу сказать. Я… Я только недавно этим занимаюсь… У меня мама больная… На лекарства деньги нужны… – проныл-промямлил наркоторговец Женька.
Вот почему всегда начинают сразу маму вспоминать? Как толкали дурь, так маму не вспоминали – ни свою, ни чужую. А сколько матерей пролило слёз от потери детей из-за наркоты? Да Неву наполнить можно было этими слезами!
И теперь на жалость давит. Типа, не бейте, лучше обоссыте…
– Говори, сучонок, а то мама не дождется тебя сегодня! – рыкнул я и взмахнул рукой, как для удара.
Женька сжался, сразу ссохся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. В его голове сейчас всё перемешалось. Так и нужно было, чтобы он боялся меня больше того, кто его отправил барыжить.
Тут только не перетянуть, а то сломается и вообще сознание потеряет. Но и спуска давать нельзя – сразу почует слабину.
Он что-то снова заныл неразборчиво, пришлось встряхнуть для острастки:
– Говори, ссссука! Завалю!
– Гога Рябой! – выпалил барыга. – Я у него беру. Деньги ему отдаю, а что сверху – себе оставляю. Он сам ходит под какой-то важной шишкой. Там то ли Черешенский, то ли Вишневский… Я не помню!
Во как… А вот это уже интересно.
– Вот так бы сразу и сказал, – проговорил я, а потом присел рядом и, глядя ему в глаза, начал внушение: – Я тебе ничего не сделаю. Я твой друг. Ты тоже мой друг. Я тебя выручил. Ты мне благодарен. Но я не всегда буду рядом. Я не всегда смогу тебя выручить. Зато ты сам сможешь выручить себя. С этой минуты ты больше не будешь торговать наркотиками. Ты будешь учиться, найдешь работу, будешь помогать маме. Ты же любишь маму?
– Д-да, – проговорил Женька.
– Вот и хорошо. Мама тоже любит тебя. Она очень огорчается, когда ты задерживаешься. И очень огорчится, если узнает, что ты связался с плохими людьми. Зато она будет счастлива, если ты будешь хорошим человеком. Ты же хочешь, чтобы твоя мама была счастлива?
– Да, – ответил Женька увереннее.
– Вот и хорошо. Ты сейчас пойдешь к Гоге Рябому и скажешь, что никогда больше не будешь торговать наркотиками. Потому что ты хочешь вступить на путь добропорядочного человека. Ты будешь учиться, работать, найдешь девушку. У вас будут дети, а потом и внуки. Внуки будут называть тебя дедушкой и проситься в гости. Ты будешь счастливым. Ты же хочешь быть счастливым?
– Да, – Женька уже улыбнулся.
Ну что же, три «да» получены, теперь мои слова отпечатались в мозгах Женьки как собственное решение.
– Тогда встань и иди, – я поднял его на ноги. – Никогда не забывай, что всё, что ты делаешь – должно приносить добро людям, а не зло.
Женька пошел прочь, слегка пошатываясь. Да уж, установку он получил мощную. Теперь вряд ли когда будет барыжить. Будет стараться нести в народ светлое, доброе, вечное. По крайней мере до тех пор, пока что-нибудь более мощное не снесёт мою установку.
Надеюсь, что это произойдёт нескоро и он успеет впитать в себя принципы советского гражданина. А если не успеет… Что же, каждый отвечает за свою судьбу. И даже в самых сложных ситуациях человек должен оставаться человеком. Если же он ломается, то за это тоже ответственен только он сам.
Я дал направление, указал на вектор развития. Вряд ли в тюрьме ему чем-нибудь помогли бы, скорее наоборот – вышел бы более озлобленным и готовым к большему риску.
Что же до Гребенщикова… Его папашка, директор опытного завода Балтийского пароходства, и матушка, юрисконсульт Ленинградского дома моделей, не дадут любимому сыночке нюхнуть баланды и забиться под шконку. Они приложат все усилия для того, чтобы тот получил даже не условный срок, а административное наказание.
Судьба Гребенщикова меня вообще ни разу не волновала. Он вырыл мне ямку, сам же в неё чухнулся и теперь будет знать, что со мной связываться не стоит. А если ему этого покажется мало, то я сумею и по-другому объяснять.
В актовом зале продолжалось веселье. Моего отсутствия как будто никто и не заметил. Только Тамара вопросительно взглянула на меня, но я только махнул рукой:
– Всё нормально! Серёга успокоился и пошел домой!
– Да? А то у меня тут все спрашивали про то, что произошло, я уже не знала, что и отвечать, – покачала головой Тамара.
– Отвечай, что всё хорошо и что мы движемся к светлому будущему, – широко улыбнулся я в ответ.
– Слушай, если у тебя нет никаких планов на Новый год, то может ты встретишь его со мной? – спросила подруга и тут же пояснила. – То есть со мной и моей семьёй. Мама много спрашивала о тебе…
Вот тебе и раз!
Ох, не любил я эти семейные ужины – отец хмуро смотрит на потенциального трахаря своей дочурки, а мать старается закормить гостя до ушей и побольше вызнать. По мне так лучше было вообще одному или с Зинчуковым на крайний случай, чем так… Но Тамара с такой надеждой смотрела на меня, к тому же помогала с организацией интеллектуальной игры и вообще…
– Лады! Спасибо за приглашение, обязательно приду! – я снова начал сушить зубы.
Тамара тоже мне улыбнулась, и мы закружились в танце под «Шизгару». Вскоре должен наступить семьдесят четвертый год, оставив позади семьдесят третий. Мы были молоды, веселы и отрывались как могли под задорную музыку.
По крайней мере, я старался изобразить из себя веселого, а между тем в голове начал формироваться план, как «познакомиться» с Гогой Рябым и помочь ему прекратить торговать наркотой. А заодно поручкаться с тем, под кем он ходит. Почему-то мне кажется, что мы с ним знакомы…
Глава 4
Тридцать первого декабря у нас с друзьями есть традиция – мы всегда ходим в баню…
Блин, вот как проснулся, так эта мысль и пришла первой. Никогда не любил этот фильм, а вот почему-то вспомнился он мне в понедельник тридцать первого декабря семьдесят третьего года.
Вспомнился и Женя Лукашин, и Надя Шевелёва. Не любил я этот фильм потому, что чувствовал всю фальшивость истории. Ну не мог в моём понимании рохля Женя вдруг ни с того, ни с сего превратиться в человека, способного на поступок. И чтобы начать активно бороться за человека, которого полюбил с первого взгляда? В тридцать шесть лет? Серьёзно? И учительница, которая несколько лет встречалась с серьёзным человеком и уже готовилась к замужеству, вдруг влюбилась в «алкоголика из Москвы»?