Смалюх
Шрифт:
Внезапно кондуктору показалось, что он слышит шлепанье босых ног по коридору.
— Дух, дух, дух, — громко раздавались шаги, — дух, дух, дух…
Боронь сразу понял, что это значит: не первый раз слышит он в поезде это шлепанье. Вытянув голову, бросил взгляд в мрачную перспективу вагона. В самом конце, там, где стена заламывается и отступает к купе первого класса, он на секунду увидел его голую, как всегда, спину, залитую обильным потом, на одну-единственную секунду промелькнула перед глазами его изогнутая в пружинистую дугу фигура.
Боронь задрожал: Смалюх снова появился
Впервые он привиделся ему двадцать лет назад — за час до страшной катастрофы, случившейся недалеко от Знича, когда погибли сорок человек, не говоря уже об огромном количестве раненых. Боронь до сих пор помнил все подробности крушения, вплоть до номера несчастного поезда. Был он тогда тридцатитрехлетним молодым человеком с крепкими нервами, дежурил в хвостовых вагонах, может, потому и уцелел. Гордый только что полученным новым статусом, увозил домой невесту, бедную свою Катрусю, ставшую одной из жертв тогдашней трагедии. Не забыть ему никогда, как сидел он у нее в купе и посреди беседы его вдруг неукротимо потянуло в коридор. Не зная зачем, он выскочил наружу и в тамбуре, на самом выходе, увидел исчезающую фигуру голого великана: тело его, чумазое от сажи и залитое грязным потом, выделяло удушающий смрад: были в нем запах укропа, удушливость чада и вонь масел.
Боронь бросился за ним вдогонку и чуть было не схватил, но великан на глазах растаял в воздухе. Слышал только какое-то время топот босых ног по полу: дух, дух, дух — дух, дух, дух…
Через какое-то время их поезд столкнулся со встречным скорым…
С тех пор еще дважды ему встречался Смалюх и каждый раз был предвестником несчастья. Он видел его под Равой за несколько минут до того, как поезд сошел с рельсов. Смалюх бежал по крыше вагона и махал ему грязной шапкой, которую сорвал с пышащей жаром головы. Выглядел он не так страшно, как раньше, и все обошлось без значительных жертв: были слегка ранены несколько человек, но погибших не было.
А пять лет назад, следуя пассажирским поездом в Краков, кондуктор заметил его между двумя вагонами встречного товарняка. Смалюх примостился на буферах и, стоя на корточках, играл цепями. Коллеги, с которыми Боронь поделился своей тревогой, подняли его на смех и обозвали безумцем. Однако опасения Бороня сбылись, и очень быстро: в ту же ночь товарняк, проезжая через подгнивший мост, свалился в бездну.
Смалюх был верным предвестником катастрофы: если он появлялся, несчастья было не миновать. Убежденный троекратным опытом, Боронь твердо верил в зловещего великана и даже, словно идолопоклонники, чтил его как божество могущественное, но плохое, требующее смирения и страха. Кондуктор окружил своего бога особым культом, особенно оправдывал его существование оригинальной теорией собственного вымысла.
Смалюх с организмом поезда составлял одно целое, сплачивал собой весь его сложный скелет, толокся в поршнях, оплывал потом в котлах локомотива, волочился по вагонам. Боронь не всегда видел его своими глазами, но всегда отчетливо чувствовал его близкое присутствие. Смалюх дремал в душе поезда, был его тайным флюидом — и в минуты грозные, в моменты свершения дурных предчувствий он выделялся, густел и воплощался
Бороться с ним, по мнению кондуктора, было делом не только бесполезным, но и смешным. Все усилия, направленные на избегание беды, которую он предсказал, окажутся тщетными и пустыми, ибо Смалюх был как рок.
Появление призрака в поезде, да еще и перед концом маршрута, привело кондуктора в приподнятое настроение: с минуты на минуту следовало ожидать катастрофы. Что ж, с судьбой не спорят… Боронь встал и начал нервно прохаживаться по коридору. Из какого-то купе донесся до него оживленный говор, женский смех. Он подошел и вперил в открытую дверь свой суровый взгляд. Веселье сразу же погасло. Раздвинулась дверь соседнего купе, и выглянула голова:
— Пан кондуктор, до станции еще далеко?
— Через полчаса будем на месте. Конец уже близок.
Что-то в его интонации вызвало у пассажира оторопь, он встревоженно уставился на кондуктора. Боронь загадочно улыбнулся и пошел дальше. Голова исчезла.
Какой-то мужчина вышел в тамбур и, припав к стеклу, всматривался в пространство, беспокойно затягиваясь папироской. Затем он направился в противоположную сторону, в конец коридора. Там затянулся еще несколько раз и, бросив пожеванный окурок, вышел на платформу вагона. Боронь видел сквозь стекло его выдвинувшийся наружу силуэт, вглядывающийся в направлении движения.
— Изучает местность, — злорадно улыбаясь, проворчал кондуктор. — Зря старается. Изучай не изучай, беда не дремлет.
Тем временем нервный пассажир вернулся в вагон.
— А наш поезд уже разминулся со скорым из Станиславова? — заметив кондуктора, спросил он с деланым спокойствием.
— Пока еще нет. Скорый должен появиться с минуты на минуту. Впрочем, мы, видимо, разминемся с ним на конечной станции, не исключено опоздание. Поезд, о котором вы спрашиваете, подходит с боковой ветки.
В эту минуту с правой стороны послышался страшный грохот. За окном пронесся огромный контур локомотива, метавшего снопы искр, за ним мгновенно проскользнула цепочка черных вагонов, освещенных вырезанными окошками. Боронь вытянул руку в сторону исчезающего состава.
— Вот он и есть.
Нервный господин со вздохом облегчения вытащил портсигар и любезно предложил:
— Угощайтесь, пан кондуктор. Настоящий «моррис».
Боронь приложил руку к козырьку фуражки.
— Благодарю. Курю только трубку.
— Жаль, потому что табак действительно хороший.
Закурив, пассажир вернулся в купе. Кондуктор язвительно усмехнулся ему вслед.
— Хе-хе-хе! Что-то унюхал, только успокоился рано. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, братец.
Но счастливо завершившаяся встреча со скорым несколько его встревожила. Шансы крушения начали уменьшаться.
А было уже три четверти десятого — через пятнадцать минут Грон, конец маршрута. По пути не предполагалось больше ни одного моста, который мог бы рухнуть, ни одного встречного поезда, а единственный, с которым можно было столкнуться, только что промчался мимо. Теперь оставалось надеяться, что их поезду суждено было сойти с рельсов или потерпеть катастрофу на конечной станции.