Смехх
Шрифт:
Да, мы с ней танцевали. Нет, сначала мы переговорили глазами и лишь потом только начали танцевать. Ну, поцеловались. Нет, это ещё не была пощёчина общественному вкусу, когда мы целовались шампанским рот-в-рот (Годимый лишь выкатывал глаза-фары), пощёчина наметилась потом, когда она заявила, что в любую минуту может встать на стул и прочитать своё последнее стихотворение.
Сейчас мне трудно сказать, в какой-то момент она вскарабкалась на стул, оглядела компанию, одёрнула свою детскую клетчатую юбочку, сцепила перед собой руки и, глядя в потолок,
Тело моё достигло комнатной температуры менее за десять секунд. Обратный процесс длился несколько больше, но и заходил дальше – пока где-то прямо перед глазами не начала пульсировать набухшая красной горячей кровью отметка 100 градусов (по Фаренгейту, я думаю). Исходя из реакции остальных, впечатление на них было произведено тоже. Все молчали.
Ни матерными, ни порнографическими её стихи не являлись. Лишь сам процесс был описан подробно, научно, с использованием латинских терминов. Впоследствии, вспоминая об этих стихах, я так и видел соитие студента и студентки медицинского вуза в отдалённом углу аудитории – на полу и на куче анатомических атласов. Конечно, я в детстве листал отцовские медицинские книги, но такого богатства поэзии в них находил.
Первым очнулся Евгений Александрович Март. В гробовой тишине он подошёл к Лиме, взял её руку, поднёс к своим губам, подержал возле губ, а потом накрыл своей рукой сверху.
– Вы настоящий поэт, – сказал он.
Все выдохнули и закивали головами. Так Лима была признана поэтом.
А наутро мне позвонила Вика.
– Она у тебя? – спросила она с неким вызовом.
– А тебе-то.
– Ты хоть узнал, кто она такая?
– Да, она переводчица на японский.
– На японский?
– На.
– И что она переводит?
– В основном, классику.
– Спасибо, это я вчера слышала.
– И ещё детскую классику.
– Например.
– «Говорит попугай попугаю: «Я тебя, попугай, попугаю…»
– Ну.
– Чего ну? Она этот стих перевела так:
Говорит укуси укусю:
«Я тебя, укуси, укусю».
Отвечает ему укуси
«Укуси, укуси, укуси!»
– Это по-японски? – осторожно спросила Вика.
– По-японски, – подтвердил я.
– А чего-нибудь менее детское переводит?
– Менее ты вчера слышала.
– Я уже сказала спасибо.
– Пожалуйста. А сейчас она собирается переводить басню. Я помню только первую строчку: «Удав, удодов не едав…» и так дальше.
– И это всё? А больше она ничего не собирается переводить?
– Не знаю. Кажется, палиндромы.
Вика задумалась, потом поинтересовалась:
– Она сумасшедшая?
– Нет, – ответил я. – Я бы должен был уже знать.
– Ты бы уж. Должен бы бы.
– Что?
– Должен бы был.
– Бы был, да. Извини, Вика, ты рано позвонила. Люди ещё спят.
– А почему у неё такое странное имя?
– Лима? Этот от Климентины. До этого была Клима.
– Ты, правда, хочешь на ней жениться?
– С чего ты взяла? – Тут я сам был несколько удивлён.
– По-моему, ты вчера весь вечер только об том и кричал.
– Кричал?
– Говорил.
– Кому?
– Всем.
– Всем это кому?
Когда я положил трубку, Лима уже проснулась. Смешно и подростково ругаясь, она отобрала наше одеяло и отправилась искать ванную. Я накрылся подушкой и собрался спать дальше. Не дали.
В нашей семье вообще-то не принято, чтобы кто-то входил в комнату без стука. Отец вошёл молча и молча бросил на кровать только что унесённое одеяло. Затем возникла моя сестра Антонина и, бочком-бочком передвигаясь по комнате, собрала всю женскую одежду. Я сделал вид, что не слышу, о чём она там с собой разговаривает. Я лишь подумал, что если сейчас увижу и маму, значит, сегодня воскресенье. После этого вошла мама и спросила, хорошо ли я себя чувствую. Я сказал, хорошо. Мама сказала, вот и прекрасно, и напомнила, что в столовую, куда уже был подан обед, девушкам у нас принято выходить в некотором смысле одетыми. Хотя бы ради иностранных гостей.
В то воскресенье мой отец, решивший идти на выборы в Государственную думу от имени своего движения «Экологическое решение для России и мира» (ЭРРМ), принимал у себя посланников Альбиона. Это были мисс Хэрридн и мистер Трайшо. От имени ведущих экологов мира они ездили на каждые выборы в бывшем СССР и уже заранее знали, что именно там, где «зелёные» не получат большинства мест, выборы будут подтасованы. Не ожидали они фальсификаций только на выборах президента.
– Международные наблюдатели по переизбранию Ельцина на второй срок, – так, слегка по-домашнему, пошутил отец, представляя своих гостей, а затем перевёл шутку на английский.
Мисс Хэрридн и мистер Трайшо порицающе улыбнулись. Это была довольно любопытная парочка: она, нашедшая свою страшную старость на ниве защиты прав людей и животных, и он – натуральный агент британской разведки времён колониальных администраций (такой парниша с гладкими глазами индуса и именем королевы Елизаветы на запечатанных, сургучного цвета, устах).
– А это великовозрастный наш, – представил меня отец. – Заодно алкоголик.
– Здравствуйте, – сказал я. – Хау дую ду?
– Оу! – вежливо воскликнули они и поинтересовались, как я сам хаю дую.
– Грейт-т-д-д.
– Надень свитер, – сказала мама и вытолкнула впёрёд теперь уже полностью одетую Лиму. – А это у нас его девушка.
– De Ushka? Oh, that’s nice. How are you? – сказали англичане.
Лима снова была в той клетчатой юбочке, к которой вчера читала со стула стихи. Гости, впрочем, увидели её в юбке впервые и сказали, что одетая Лима тоже грейт. А индус, вероятно, решив, что одного только «грейт» будет мало, поднял вверх большой палец. Я не возражал. Ночь в постели с юной алкоголицей не поколебала основ моего человеколюбия.