Смерч войны
Шрифт:
«Прямое попадание. Судно за три секунды сложилось вдвое. Мне посчастливилось, что я был на носу. Я просто слетел в воду. Взрывом пробило топливную цистерну, и море покрылось дизельным топливом. Мне удалось доплыть до берега, но я до сих пор испытываю боль в желудке из-за того, что тогда наглотался топлива» [114] .
Несмотря на все успехи, Геринг не выполнил обещание уничтожить экспедиционные силы с воздуха, в чем вскоре убедился и Гитлер. «Если бы вода в Ла-Манше расступилась подобно Красному морю перед Моисеем, для того чтобы британцы могли вернуться домой, — писал один историк, — то мир вряд ли удивился бы такому чуду» [115] . Так или иначе, британцы потеряли в этой кампании 68 111 человек, 40 000 из них попали на пять лет в заключение.
114
Levine, Forgotten Voices, p. 27.
115
Longden, Dunkirk, p. 10.
Британцы понесли и другие потери. Они оставили на побережье 65 000 единиц подвижной техники, 20 000 мотоциклов, 416 000 тонн материальных средств, 2472 орудия, 75 000 тонн боеприпасов и 162 000 тонн бензина. Они постарались уничтожить как можно больше техники, имущества и складских запасов, разливая, например, бензин на продукты питания и подрывая гранатами пушки. Но солдаты экспедиционных сил вернулись домой, имея при себе только винтовки: офицеры не пускали на борт тех, у кого не было при себе оружия. Британский Томми тех времен должен был иметь при себе: стальной шлем весом два с половиной фунта, ранец (5 фунтов), защитную накидку (3,5 фунта), противогаз (3,5 фунта), две патронные сумки по шестьдесят патронов в каждой (10 фунтов каждая), штык и ножны к нему (1,75 фунта), ботинки (4,75 фунта) и винтовку (почти 9 фунтов). Общий вес снаряжения составлял 53,5 фунта, или почти четыре стоуна (более 25 килограммов). Последним покидал Дюнкерк генерал-майор Гарольд Александер, командующий 1-й дивизией, сохранявший в продолжение всей эвакуации полнейшее хладнокровие.
— Наше положение катастрофическое, — сказал ему штабной офицер.
— Извините, — ответил Александер. — Я не понимаю длинных слов [116] .
4 июня, в день, когда завершилась операция «Динамо», Уинстон Черчилль заявил в палате общин, обращаясь ко всей нации: «Мы не должны приписывать этому избавлению от беды атрибуты победы. В войнах не побеждают эвакуациями». Он назвал изгнание с континента «колоссальной военной неудачей», но в своей речи произнес, пожалуй, самые зажигательные слова за всю войну:
116
Atkinson, Army at Dawn, p. 376.
«Мы не поникнем и не уступим. Мы будем идти до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться в морях и океанах, мы будем сражаться с нарастающей уверенностью и силой в воздухе, мы будем защищать наш остров любой ценой. Мы будем сражаться на берегах, мы будем сражаться на аэродромах, в полях и на улицах. Мы никогда не сдадимся».
Все слова, которые Черчилль использовал в этих коротких и хлестких фразах, вышли из древнеанглийского языка, кроме двух. «Уверенность» (confidence) — латинского происхождения, «сдаваться» (surrender) — французского. В ноябре 1942 года министр-консерватор Уолтер Эллиот рассказал генерал-майору Джону Кеннеди: когда Черчилль сел, закончив выступление, он прошептал премьер-министру: «Не знаю, как мы будем их бить, если только бутылками по голове, естественно, пустыми» [117] .
117
KENN 4/2/4, p. 266.
Публичный призыв к продолжению борьбы свидетельствовал о победе Черчилля в военном кабинете, который пять дней — с 24 по 28 мая — обсуждал возможность мирных переговоров с Гитлером при посредничестве Муссолини [118] . Сторонник договоренностей с Германией, министр иностранных дел лорд Галифакс, конечно, не согласился бы на то, чтобы пожертвовать флотом и национальным суверенитетом. Однако Черчилль при поддержке других трех членов кабинета — Невилла Чемберлена и лейбористов Клемента Эттли и Артура Гендерсона — отвергал любые переговоры с нацистами по крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, сколько войск удастся вывезти из Дюнкерка. Черчилль был прав. Любое соглашение с Германией могло бы сказаться на моральном духе британцев, легитимизировать завоевания Гитлера, оттолкнуть американцев и позволить позднее немцам бросить против СССР всю свою военную мощь, а не ее часть, хотя и немалую. Первоначальные условия могли быть благоприятными, но впоследствии разобщенной Британии пришлось бы поддерживать непомерный уровень расходов на оборону в продолжение многих десятилетий или пока Германия не достигнет победы на востоке и не набросится на британскую буржуазную демократию. «Вера в возможность скоротечной успешной войны, — писал ирландский литератор Роберт Уилсон Линд, — одно из самых древних и опасных заблуждений».
118
Roberts, Holy Fox, pp. 21—24.
Тем временем министерство информации совместно с военным министерством и министерством внутренней безопасности выпустило листовку под заголовком: «Если придет агрессор: что делать и как это делать». Вначале в ней твердо заявлялось: «Если немцы нападут, то их выдворят наш флот, наша армия и наша авиация». И далее говорилось: поскольку население Польши, Голландии и Бельгии было застигнуто врасплох, необходимо знать, как поступать в подобных ситуациях (конечно, имелись в виду и французы, но поскольку Франция пока еще воевала, то ее решили не упоминать). Первая рекомендация заключалась в следующем: «Если немцы придут — на парашютах, самолетах или кораблях, — вы должны оставаться там, где находитесь». Приказ: «Сохранять спокойствие». Высшее командование не хотело, чтобы дороги были забиты беженцами, как это случилось на континенте. «Не доверяйте слухам и не распространяйте их» — таков был второй совет, хотя распознавать слухи надо было самостоятельно: «Руководствуйтесь здравым смыслом». К здравому смыслу призывали и другие инструкции, например: «Ничего не давайте немцу, кем бы он ни был».
4 июня генерал Понтер фон Клюге вошел в Дюнкерк, затянутый едким дымом от горящих судов и нефтяных хранилищ. На следующий же день немцы начали операцию «Рот» («Красный»): группа армий «А» развернулась на юг, чтобы прорвать линию обороны Вейгана, которую обеспечивали вдоль рек Соммы и Эны сорок девять французских дивизий. Хотя французы пока еще обладали достаточными силами, их положение было безнадежным. Британцы ушли, оставив на континенте только одну пехотную дивизию и две бронетанковые бригады. Бельгия капитулировала. Франция потеряла двадцать две из семидесяти одной пехотных дивизий, шесть из семи механизированных дивизий, две из пяти крепостных дивизий и восемь из двадцати танковых батальонов [119] . Главный маршал авиации сэр Хью Даудинг решительно отказался посылать во Францию «харрикейны» и «спитфайры», справедливо полагая, что для предстоящей «Битвы за Англию» потребуется каждый имеющийся в наличии самолет. В начале французской кампании он уже ввел в бои передовую ударную группу морской авиации. Ввиду неприемлемых потерь — иногда по двадцать пять «харрикейнов» вдень, в то время как на заводах собиралось по четыре-пять машин — он был совершенно прав, пригрозив, что скорее подаст в отставку, но не выделит больше ни одного самолета [120] .
119
Chapman, Why France Collapsed, p. 237.
120
Calvocoressi and Wint, Total War, p. 126.
В понедельник, 10 июня, войну союзникам объявил Муссолини. Итальянский вызов психологически тогда выглядел более серьезным, чем в ретроспективе, поскольку был сделан в самый неподходящий момент. Итальянская армия состояла из полутора миллиона человек, вооруженные силы имели более полутора тысяч самолетов, шесть линкоров, девятнадцать крейсеров, пятьдесят девять эскадренных миноносцев и сто шестнадцать подводных лодок [121] . Вечером того же дня французское правительство выехало из Парижа, и Вейган провозгласил его демилитаризованным «открытым городом». Из пяти миллионов жителей столицы три миллиона покинули ее в суматохе и панике. Медсестры вкалывали пациентам, которых нельзя было вывезти, смертельные инъекции; родители бросали детей. Командир танкового отряда, решивший защищать мост через Луару, был убит местными жителями, не желавшими кровопролития [122] . Мэры тоже не хотели, чтобы французская армия останавливалась в их городах.
121
Davidson and Manning, Chronology, p. 38.
122
David Pryce-Jones in eds Hirschfield and Marsh, Collaboration in France, p. 12.
В свою четвертую поездку через Ла-Манш (всего за французскую кампанию он пересекал пролив пять раз) Черчилль принял участие в совещании союзного верховного совета, который состоялся 11 июня в Шато-дю-Мюгюэ в Бриаре, расположенном юго-восточнее Орлеана. На нем присутствовали также Рейно, Петен, Вейган, британский военный министр Энтони Идеи, генерал Шарль де Голль и личный представитель Черчилля при Рейно генерал-майор Луис Спирс. Британец потом написал в автобиографии «Прикомандирование к катастрофе» («Assignment to Catastrophe»): «Французы сидели с каменными лицами, уперев глаза в стол. Они выглядели как узники, которых выволокли из тюремного подземелья, чтобы выслушать приговор». (К концу войны Рейно, Вейган и Петен действительно оказались в заключении.) Устав от скорбного, пораженческого настроения Петена и Вейгана, британцы чаще обращались к генералу де Голлю. Вот как описывал французского генерала Спирс:
«Невероятно длинный человек со странной, чудаковатой внешностью. Своим ростом он подавлял всех и когда входил в комнату, и когда сидел за столом. Почти никакого подбородка, длинный, свисающий, как хобот у слона, нос; узко подстриженные усики создавали тень над маленьким ртом; полные, слегка надутые губы словно перед выступлением; высокий покатый лоб; заостренная голова; гладко зачесанные, с пробором черные волосы» [123] .
Этому странному, угловатому человеку-жирафу суждено было возглавить освободительную борьбу французов и создавать la France eternelle (Францию на века).
123
Spears, Fall of France, p. 139.