СМЕРШ. Будни фронтового контрразведчика.

Баранов Виктор Иванович

На фронте, где каждый день и час могли быть последними на этой грешной земле, у многих, где-то в подсознании, появлялись зловещие предчувствия неотвратимой беды задолго до ее прихода. И у многих были свои приметы на этот счет. Так было и у Дмитрия Васильевича перед каждым его ранением. Ночью к нему во сне приходил уличенный в мародерстве красноармеец. Связанная с ним история случилась еще осенью сорок первого года, при отступлении к Калинину. Дивизия Сазонова, до смерти измотанная долгим отходом, бомбежками, боязнью окружения и отсутствием продовольствия и боеприпасов, отступала на восток. Однажды на марше они получили приказ ударить во фланг немцам, громившим соседнюю дивизию, через пару часов без артподготовки атаковали противника, смяли его боевое охранение, и, открывая стрельбу по убегающим в панике немцам, батальон передового полка выскочил по широкой поляне прямо на проселочную дорогу, где его и встретили около десятка бронетранспортеров, растянувшихся вдоль

дороги. Почти в упор ударив по батальону и выкосив его наполовину, они продолжали, как в тире, расстреливать залегших перед ними стрелков да их командиров. А потом задним ходом, медленно, огрызаясь огнем крупнокалиберных пулеметов, безнаказанно отступили, показав свое броневое превосходство. Вечером к Сазонову подвели здоровенного верзилу в короткой шинели — поймали, когда тот ползал среди убитых и обирал их. В руках у него был вещевой мешок, набитый деньгами. Расправлять и разглаживать их у него не было времени. Он выворачивал внутренние карманы гимнастерок и брюк и, находя деньги, комкал их липкими от крови пальцами и совал в свой «сидор». Обшарить одежду убитого и найти в ней потайное место, где покойный мог хранить свои кровные, было непросто. Крови было много: застывая на убитых она превращалась в желе и была холодной на ощупь. Но он не брезговал и полз от одного к другому, шаря по холодным телам своими окровавленными длинными ручищами, выбрасывая письма, фотокарточки, вдавливая их локтями в болотную жижу. За этим занятием его и поймали солдаты из похоронной команды. Он не успел даже вытереть руки от крови и она темнела между пальцами траурной каймой. Сазонов запомнил его длинные руки, обросшее многодневной щетиной лицо, горящие глаза и убежденность в том, что он прав. «Ты мне скажи, командир, зачем мертвым деньги?! — вопрошал он глухим голосом. И, обращаясь к тем, кто его задержал: — А мне они очень нужные. У меня дома семь душ — младшенькой три, а старшему только зимой будет пятнадцать. Грех я большой взял на душу — обирал, мертвых, но ведь это ради детей, чтобы они выжили». С передовой его повели двое, похожих на него, обросших, в заляпанных болотной жижей шинелях, со злым блеском в глазах. Не довели — застрелили по дороге, объяснив, что тот был убит при попытке к бегству. У солдат к мародерам был свой счет!

И вот уже вторую ночь приходит во сне к Сазонову этот красноармеец, держась левой рукой за окровавленный висок, а в правой руке у него вещмешок, раздувшийся от скомканных кредиток. И опять, как тогда, он спрашивает: «Товарищ командир, а зачем мертвым нужны деньги?!» Сазонов хотел ему ответить, но каждый раз просыпался, пораженный явью сна, который предвещал какие-то неприятности. Он вспомнил, что перед первым и вторым его ранениями солдат тоже являлся к нему во сне. Но сейчас-то откуда ждать напасти? По службе у него полный ажур: проверка отдела прошла благополучно, получил звание, полковник Туманов признал работу положительной. А предчувствие, поселившись в нем, не исчезало и, как заноза, изредка давало знать о себе.

И вдруг, как снег на голову, неожиданно пришел запрос из учебного центра, куда была направлена пятерка будущих разведчиков. Просили перепроверить и подтвердить сведения на сержанта Княжича: при каких обстоятельствах он поступил в полевой госпиталь, установить лиц, находившихся вместе с ним, опросить их, выяснить все до мельчайших подробностей о его нахождении там.

При этом Бондарев, ознакомившись с запросом, вместо того, чтобы обсудить, как лучше выполнить задание, начал возмущаться — пытался доказать ненужность дополнительной проверки Княжича, так как тот воюет с первых дней войны и, отступая от самой границы, мог свободно дезертировать, но остался в части, имеет ранение, по службе зарекомендовал себя положительно. Кроме того, уполномоченный Никифоров письменно подтвердил его надежность, никаких «зацепок» в процессе негласного изучения не поступило. Затем Бондарев повторил, что хотя его контрразведывательный опыт еще небольшой, но политическое чутье подсказывает ему, что дополнительной проверки Княжича в данном случае не требуется.

Сазонов с досадой поморщился: после той полупубличной порки, учиненной Бондареву проверяющими, тот стал реже ссылаться на свой политический опыт, но иногда позволял себе напомнить окружающим, что пришел в отдел из политорганов. Дмитрию Васильевичу не хотелось вступать в бесполезные словопрения со своим «ненаглядным», и он попросил Калмыкова принести литерные дела по батальону связи.

Теперь уже трудно установить, кто придумал заводить такие дела, но в них оседало все, что попадало в тайную, мелкоячеистую сеть политического контроля военной контрразведки. Чем меньше ячейки, тем больше было сведений о внутренней жизни подразделения. На официальном языке это называлось информацией о боеспособности части. Под эту рубрику можно было отнести все, что было запрещено уставом. Бывший начальник Сазонова — майор Гуськов — любил, когда литерное дело было увесистым и пухлым: «Я по одному виду литерного дела могу сказать, чего стоит «опер» этот или тот…» У него в чести всегда были те сотрудники,

кто без устали собирал любые сведения — по поводу и без повода, лишь бы наполнить литерное дело и создать видимость оперативной работы. И Гуськов укоренял, поощрял такую традицию и требовал расширения осведомления. Но не только он требовал этого — все руководящие установки Главка «Смерш» твердили об усилении и совершенствовании аппарата осведомления и боеспособности армии и флота. В литерные дела поступал мутный поток сведений солдатского быта: от кражи портянок, самовольных отлучек, азартных игр на деньги, небрежного обращения с оружием и многого другого, что не представляло интереса для особистов, а скорее было материалом для командиров и политработников по воспитанию личного состава.

Продираясь сквозь дебри литерного дела в поисках необходимых материалов, предстояло запастись терпением. Не без улыбки Сазонов читал случайно попавшееся на глаза сообщение осведомителя о том, что во время карточной игры сержант Скворцов читал стихи антисоветского содержания: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ.

И вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ!..» Старший лейтенант Никифоров, в чьем оперативном обслуживании находился батальон связи, давая задание по данному факту, указал: «Продолжить наблюдение за Скворцовым и выяснить, что он имел в виду под «голубыми мундирами». Исполнительный, старательный Никифоров — ему чуть-чуть не хватало образования — закончил семилетку и пошел на работу — помогать отцу. Трудно было ему, выходцу из деревни, постигать возможность использования техники связи, не говоря уже о поэзии. Но на политзанятиях он старательно конспектировал историю ВКП(б) и обогатился знанием борьбы с врагами партии. Поэтому даже пытался завести разработку на двух солдат с фамилиями Каменев и Зиновьев, полагая, что они могли состоять в родстве с упомянутыми в «Кратком курсе» врагами.

Наконец, Сазонов выбрал из литерного дела несколько донесений на Княжича: все они были малосодержательными, почти слово в слово повторяли, что сержант Княжич хорошо относится к своим обязанностям, освоил материальную часть подвижного взвода, все приказания выполняет добросовестно, на политзанятиях принимает активное участие, враждебных высказываний не допускает, политику партии и правительства одобряет. И только двое осведомителей из шести подметили за Княжичем заслуживающие внимания особенности.

Осведомитель Гром — из людей, обладающих способностью толково излагать свои мысли, — указал, что Княжич, по его же словам, окончил только приходскую школу, однако в политике он разбирается лучше, чем замполит роты. Говорит, что последнее время работал слесарем, но объяснить, какой у него разряд, не мог. Гром утверждал, что Княжич слишком аккуратен в быту, знает правила гигиены и поэтому не похож на выходца из сельской местности. И еще у него есть навыки в медицине: он очень умело сделал «источнику» перевязку на плече — так могут делать только профессиональные медики. И в конце донесения он приходит к выводу, что Княжич не тот человек, за кого себя выдает! В справке по данному сообщению оперуполномоченный Никифоров пишет, что Гром, хотя и наблюдательный и грамотный осведомитель, но страдает по части выдумывания, помешан на том, что вокруг него одни шпионы.

Другой осведомитель — Верный — сообщил, что у Княжича поддельная красноармейская книжка и поэтому он никому ее не показывает и держит в потайном кармане. Других доводов по этой части осведомитель не приводил. Но проверка этого факта все опровергла, и только один факт остался без подтверждения: в своей части Княжич числится без вести пропавшим в августе 1943 года, а проверка по госпиталю свидетельствует, что он поступил туда в сентябре, и запись в красноармейской книжке подтверждает выдачу ее взамен испорченной.

Сазонов не раз встречался с небрежностью учетов и записей в госпиталях и в частях, и он уже был склонен убедить себя в этом, но глядя на запрос, уловил в себе смутное беспокойство; близость ожидавшей его какой-то неприятности. В голову лезла всякая чертовщина и этот вещий сон про мародера! Повторяя про себя, что все это не к добру, он позвал Бондарева, усадил его по своей учительской привычке рядом и продиктовал план перепроверки Княжича.

Глава XXIV. ПУТЬ К ПОРОГУ

В душе Бондарева бушевала буря: он уже просто не выносил Сазонова. Горячая ненависть захлестывала все его существо, не давая сосредоточиться на предстоящих делах. Ему казалось, что после тех унизительных и позорных сцен с проверявшими и с начподивом Кузаковым его шеф просто издевается над ним; унижает его, занимаясь мелочной опекой. Вот и сейчас — посадил рядом и почти насильно заставил писать план по дополнительной проверке Княжича. Мысленно вступая в полемику с Сазоновым, он доказывал ему ненужность этих мероприятий. И на кой черт понадобилось уточнять, когда Княжич прибыл в госпиталь и почему имеются расхождения во времени его прибытия туда! Ведь и дураку ясно, что Княжич — надежный человек! Уже триста раз он доказал свою преданность советской власти и трудовому народу, поскольку сам из батрацкой семьи.