Смерть Артура
Шрифт:
— Ну, что до этого, — отвечал Бомейн, — то уж будь как будет, но раз уж я съехался столь близко с этим рыцарем, то не могу не помериться с ним силою прежде, чем мы расстанемся, не то позор мне будет, что я от него убежал. А потому, благородная девица, не бойтесь: с Божией помощью я так отделаю этого рыцаря, что покончу с ним к исходу второго часа после полудня, и мы еще засветло поспеем на подмогу к осажденной даме.
— Ах, Иисусе, дивно мне, что вы за человек. Ибо не иначе как вы благородного происхождения, потому что ни одна женщина так не глумилась, не издевалась над рыцарем, как я над
— Любезная девица, — отвечал Бомейн, — немногого стоит тот рыцарь, который не выказывает кротости даме. Что ни говорили вы мне, я не придавал словам вашим значения — ведь чем больше вы меня бранили, тем больше возрастал мой гнев, а я обращал его на тех, с кем сражался. Брань, которой вы меня незаслуженно осыпали, только подвигала меня на храбрый бой и была мне на пользу, она внушала желание отличиться и выказать себя таким, какой я в самом деле есть. Ведь как ни по душе мне было кормиться при дворе короля Артура, я бы, наверно и в другом месте снискал себе пропитание, но я, может быть, просто высматривал Себе товарищей. Как-нибудь в другое время еще откроется, рыцарского я роду или нет. Пока же помните, любезная девица, что службу я сослужил вам рыцарскую и, быть может, еще не так вам послужу, прежде чем нам расстаться.
— Увы! — сказала она, — любезный Бомейн, простите мне все обиды, что я вам причинила.
— Со всей моей охотой, — отвечал он, — я вам прощаю, ибо вы поступали так, как должно вам было поступать, и ваша брань была мне в удовольствие. Прекрасная девица, — сказал Бомейн, — раз вы теперь предпочитаете обращаться со мной ласково, знайте, что душа моя этому радуется, и сдается мне, нет на свете рыцаря, которого бы я теперь не одолел.
Между тем сэр Персиант Индийский их заметил, как они остановились на лугу и беседовали, и по-рыцарски послал к нему узнать, с миром ли он туда приехал или же с войной.
— Передай господину своему, что это — как он захочет, мне же все равно.
Посланный возвратился к сэру Персианту и передал ему тот ответ.
— Ах так! Тогда я вступаю с ним в поединок, и мы будем биться до последнего.
И он облачился в доспехи и выехал против Бомейна.
Увидав это, изготовился сэр Бомейн, и они ринулись друг на друга во весь опор, сшиблись что было мочи, и сломались у обоих копья на три куска каждое, и кони под ними обоими рухнули наземь. Проворно высвободили они ноги из стремян, выставили перед собой щиты, обнажили мечи и стали осыпать друг друга могучими ударами без счета и так друг на друга наскакивали, что, случалось, падали ничком на землю.
Так рубились они два часа с лишком, и уже щиты у них и панцири были иссечены, и во многих местах были они оба поранены. Но под конец сэр Бомейн пробил ему бок, и он стал понемногу отступать, хотя долго еще по-рыцарски вел с ним бой. Но вот наконец, хотя и не по душе ему то было, Бомейн ударил сэра Персианта сверху по шлему, так что рухнул тот ничком наземь, а он сверху на него прыгнул и, распутав завязки его шлема, приготовился его убить. Тут признал сэр Персиант свое поражение и запросил пощады. И девица подъехала, стала просить за сэра Персианта.
— Я сохраню ему жизнь с охотою, — сказал Бомейн Прекрасные Руки, — ибо прежалостно было бы, чтобы такой благородный рыцарь должен был умереть.
— Грамерси, — сказал сэр Персиант. — Теперь я точно знаю, что это вы убили моего брата Черного Рыцаря у Черного боярышника. Достославный рыцарь то был! Звали же его — сэр Перард. И еще уверился я, что это вы нанесли поражение второму моему брату, Зеленому Рыцарю, по имени сэр Пертолип. Вы же победили и третьего моего брата, Красного Рыцаря — сэра Перимона. И вот теперь, сэр, вы победили и меня. Вот что я готов сделать вам в угоду: я присягну вам на верную службу вместе с сотней моих рыцарей и мы всегда будем у вас в распоряжении, готовые ехать куда вам угодно по первому вашему слову.
И они вошли в шатер сэра Персианта и пили там вино и ели: пряные яства.
А потом сэр Персиант уложил его на ложе отдыхать до ужина, а после ужина уложил его спать. Когда же сэр Бомейн уже улегся в постель, — а у сэра Персианта была дочь, прекрасная собой девица восемнадцати лет, вот он и призвал ее к себе и повелел ей, с отцовского благословения, взойти к тому рыцарю на ложе.
— Лягте с ним рядом, дочь моя, и не отпугивайте его, но будьте с ним приветливы и ласковы, заключите его в свои объятья и поцелуйте, да смотрите, чтобы все было сделано, как я повелеваю, если дороги вам моя любовь и доброе расположение.
Так и сделала дочь сэра Персианта, как наказал ей отец: она приблизилась к ложу сэра Бомейна, тихонько разделась и легла с ним рядом. Проснулся он, увидел ее и спрашивает, кто она такая.
— Сэр, — она отвечает, — я дочь сэра Персианта, я пришла по повелению моего отца.
— Вы девица или замужняя дама?
— Сэр, — отвечает она, — я чистая девственница.
— Господь меня упаси, — говорит он, — чтобы я вас лишил девственности и тем причинил сэру Персианту столь великий стыд! И потому прошу вас, любезная девица, встаньте с этого ложа — или же придется встать мне.
— Сэр, — сказала она, — я ведь явилась сюда не по моей воле, — но по отцовскому велению.
— Увы! — сказал сэр Бомейн. — Позор был бы мне, рыцарю, если бы я причинил вашему отцу такое бесчестие.
Он поцеловал ее, и она удалилась и, придя к отцу своему сэру Персианту, поведала ему все, как и что с ней было.
— Истинно, — сказал сэр Персиант, — кто бы он ни был, он муж благороднейший.
Здесь мы оставляем их до утра.
А наутро сэр Бомейн и его дама отслушали обедню, утолили голод и стали прощаться.
— Любезная девица, — сказал сэр Персиант, — куда везете вы с собой этого рыцаря?
— Сэр, — отвечала она, — этот рыцарь едет к Замку Угроз, в котором терпит осаду моя сестра.
— А-а, — сказал сэр Персиант, — знаю, ее осаждает Рыцарь Красного Поля, самый беспощадный, свирепый рыцарь, какого я только встречал на земле, и человек, не ведающий милосердия. К тому же, говорят, в нем сила семи мужей. Спаси вас Бог, сэр Бомейн, от этого рыцаря, но он жестоко утесняет ту даму, а это великой жалости достойно, ибо она — одна из прекраснейших дам на свете, и вижу я, ваша дама — ее сестра.