Смерть Банни Манро

Кейв Ник

— Меня зовут Река, — говорит она. В первое мгновение Банни выглядит растерянным, а потом у него начинает кружиться голова — правда, это быстро проходит, но головокружение довольно сильное: пол изгибается волнами, стены кренятся, и Банни вынужден вцепиться в плечо Джеффри, чтобы не упасть.

— Ты в порядке, Бан? — спрашивает Джеффри, набрасывая ему на плечо огромную руку-перину.

— Черт, ну надо же, я недавно познакомился… — говорит Банни и на секунду мысленно переносится к коренастой официантке из отеля “Grenville” — к ее упитанной белой заднице, трясущемуся изголовью кровати, мантре ее изнуренных стонов — кажется, еще чуть-чуть, и это воспоминание поглотит его с головой.

— Куда же все так несется… — говорит Банни. — Хоть бы чуть-чуть притормозило… Сказав это, он сам себе удивляется —

что он вообще имел в виду?

— Хм, — произносит Реймонд, ему тоже неловко.

— Конечно, тебе сейчас непросто, Бан, — говорит Джеффри и с сочувствием похлопывает друга по спине.

— Я соболезную вам в вашей утрате, — говорит Река и протягивает Банни руку с длинными тонкими пальцами, кончики которых покрыты кораллово-розовым лаком. Банни, который уже немного собрался, берет ее за руку и чувствует электромагнитный удар такой силы, что отпрыгивает назад и бешено трясет рукой. — Вы это почувствовали? — в ужасе спрашивает он у Реки. Она чуть склоняет голову набок и приподнимает бровь. — Нет, вы почувствовали?? — повторяет Банни. — О да, я — кролик Дюрасел! И, придя к такому выводу, Банни очень похоже изображает розового барабанящего кролика на батарейках, который носится вверх-вниз по холму. Река смотрит на Банни большими влажными глазами и непроизвольно касается пальцами родимого пятна на губе. Банни дует себе на руку. — Теперь вы еще скажете мне, что родились у реки! — Он принимается весело смеяться и разглаживать складки на брюках. Его слова вызывают всеобщее недоумение, и никто не решается поднять глаз, и тогда Банни думает, что хорошо бы Пудель вынюхал еще не все, что принес. — А это кто у нас такой? — спрашивает Река. Банни-младший малюткой-привидением появился в прихожей и стоит, зажав кулаки под мышками. Река наклоняется и ерошит ему волосы, а когда убирает руку, мальчик пытается пригладить их обратно, как было.

— Это Банни-младший, — говорит Банни. — Мой сын. Мальчик указывает на отца большим пальцем и с робкой улыбкой говорит:

— А он — мой папа. Все смеются, и это немного смущает Баннимладшего, ведь то, что он сказал, правда. Для него это очень важно. Он любит своего папу. Он считает, что на свете нет папы лучше, умнее и талантливее, и, стоя сейчас здесь, рядом с ним, Банни-младший испытывает гордость — мой папа, — но еще он, конечно, стоит рядом с ним потому, что больше ему пойти некуда.

— Ой мамочки, какой же он хорошенький, — говорит Река и снова ерошит мальчику волосы. — Будь ты на несколько лет постарше… Дверь ванной распахивается, и оттуда пулей вылетает Пудель со звериным оскалом и сверкающими глазами.

— Господи, Река, парню всего девять лет, — восклицает он, вытирая нос тыльной стороной ладони. Река щиплет мальчика за щеку.

— Я знаю. Я просто хотела сказать, что…

— Ну вот и не надо этого говорить, — обрывает ее Пудель. Его желтый начес почему-то сияет еще ярче — волосы так и искрятся, когда Пудель резко вертит головой.

— Смотри, Река, что сейчас будет! Вот назови какуюнибудь страну, любую.

— Что? — не понимает Река.

— Да мать твою, любую страну назови! — настаивает Пудель и подмигивает Банни-младшему.

— Ладно, — говорит Река. — Монголия.

— Ну, Кролик, не подведи дядю Пуделя. Назови-ка столицу Монголии. Банни-младший морщит лоб, изображая мучительную работу мозга, смотрит на потолок, поглаживает подбородок и чешет затылок.

— Улан-Батор, — произносит он наконец, и все радостно аплодируют.

— Да он еще и умненький, — восхищается Река и опускает ладонь на шею мальчику, отчего Баннимладшего обжигает незнакомым маслянистым жаром.

— А старое название — Урга, — тихо говорит он.

— Умненький? — переспрашивает Пудель. — Да он просто гребаный гений! Река хлопает жаркими ладонями прямо над ухом у Банни-младшего.

— Эй! — прикрикивает она на Пуделя. — Что за слова!

— Может, пойдем в комнату? — приглашает Банни. Пока взрослые перемещаются в гостиную, Баннимладший слышит, как Пудель шепчет Реке:

— Черт, ну тут и темень. Куда, на хрен, подевались все лампочки? Мальчик видит, как Река толкает Пуделя локтем и шепчет ему в ответ:

— Господи, Пу, у человека только что умерла жена — ты чего ждал, праздничной иллюминации?

Поздно вечером Банни-младший

лежит в постели, смотрит на потолок и наблюдает за зеленым мерцанием планет, кружащих у него над головой. Сквозь полудрему он следит глазами за тем, как свет, раскладываясь на спектр, путешествует через весь потолок и спускается по стене. Мальчик пытается припомнить все, что знает о Плутоне — например, что в основном он состоит из камня и льда и что это относительно небольшая планета, примерно в пять раз меньше нашей Луны по массе и в три раза меньше ее по объему. Немного поразмышляв о планетах, Банни-младший подносит к уху часы и слушает, как с тиканьем — громким и непрерывным — течет время. Ему вдруг приходит в голову, что с каждым тиканьем воспоминания о маме становятся все более размытыми и она от него ускользает. Он чувствует — и от этого его сердце пронзает ледяной порыв ветра, — что даже сейчас, всего-навсего лежа в постели, он каждую секунду теряет маму. Он закрывает глаза и с усердием принимается копаться в памяти, чтобы представить себе как можно больше маминых образов. Его попытки довольно успешны, и он надеется, что, если станет вот так напоминать себе о ней, бесследно она не исчезнет. В глубине души ему хочется вспомнить ее так хорошо, чтобы она снова стала живой.

Он вспоминает, как мама забирала его из школы в своем плюшевом спортивном костюме розового цвета, и она была самая красивая из всех мам; вспоминает, как у него пошла кровь из носа и мама суетилась вокруг него и утешала; а потом он находит более давние воспоминания — кажется, он помнит, как она аплодировала ему, когда он проехал на велосипеде без рук. А еще — как она подарила ему энциклопедию, просто потому что “любила его до невозможности”, и потом — очень далекое, почти бесцветное воспоминание о том, как он ползет по кухонному полу, цепляется за ее длинную гладкую ногу и чувствует удивительную силу, с которой она тащит его за собой по кухне. Потом он представляет себя — неужели он и это помнит? — новорожденным и завернутым в одеяло, у него на лбу лежит прохладная мамина ладонь, а где-то поблизости виднеется темное пятно — вероятно, это его отец.

Некоторое время спустя мальчик чувствует, что мама к нему возвращается, и чуть ли не физически ощущает ее присутствие в комнате. Поднимается легкий ветерок, будто от чьего-то движения мерцающие в темноте планеты вращаются энергичнее и волшебные преломления света сбегают по стене со скоростью призрачного зеленого дождя. — Неужели нельзя дать человеку немного поспать? — говорит он вслух.

Из гостиной доносится взрыв хохота, и Баннимладший повторяет заново, делая двухсекундные паузы между словами.

— Неужели… нельзя… дать… человеку… немного… поспать? А потом он улыбается, потому что почти уверен в том, что это именно его папа сказал сейчас что-то смешное. Он отбрасывает одеяло и засовывает ноги в тапочки.

Глава 10

Банни сидит в гостиной, глубоко провалившись в диван, накаченный виски от Джеффри и кокаином от Пуделя. Настроение у него как-то скисло, и он даже не знает почему. Уже некоторое время он пытается представить себе щелку Реки Пуделя, но это ему никак не удается. Река сидит напротив него, и каждый раз, когда она смеется над Пуделем — а тот сидит в пластмассовом шлеме викинга на голове, и это почти наверняка шлем Банни-младшего, — ее колени слегка распахиваются, как сломанные ворота старого фермера Джона, и тогда Банни видит яркий флаг ее трусиков канареечного цвета. В другое время одного этого было бы достаточно, чтобы привести Банни в состояние, близкое к религиозному экстазу, но его всегда такой надежный одноколейный разум пошел вразнос и кружит бесконечными петлями воспоминаний. А это значит, что, хотя Банни и таращится сейчас из-под отяжелевших век на зазор между крепкими загорелыми ногами Реки и, разинув рот, вглядывается в отпечаток ее щелки, отчетливо просматривающийся на ткани трусов, мозг показывает ему, например, как он сидит со своей молодой и глубоко беременной женой Либби на галечном берегу в Хове, под полной желтой луной. Прислонившись спиной к бетонному волнорезу, она задирает блузку и демонстрирует огромный живот, тугой и округлый, и Банни видит, как стопа еще не рожденного ребенка пугающе скользит под матовой, пересеченной голубыми венами кожей.