Смерть Билингвы
Шрифт:
— Я буду с вами, когда вы будете прочесывать здание, — сказал он, устанавливая на своей камере прибор ночного видения.
— С чего начнем? — спросил Дирк.
— Начинать надо с начала, — ответил Моктар, направляясь ко входу в десятиэтажную башню.
Оператор сказал, чтобы мы подождали, пока он настроит звук. Потом мы вошли. Моктар открывал шествие.
Внутри пахло мочой и плесенью. Прежде всего нам в нос ударили эти запахи. А стоило закрыть за собой дверь, как стало темно, хоть глаз выколи. Мы зажгли фонарики. При их слабом свете мы увидели, что до нас здесь успело побывать полно народу, причем совсем недавно: в подъезде валялись кучи консервных банок, разные бумажки, грязные подгузники,
— Смотри, — сказал он, показывая мне огрызок яблока.
— Ну и что? — спросил я.
— Он не успел сгнить. Только окислился. Он лежит здесь всего несколько часов.
Дирк не скрывал отвращения.
— Какая гадость. Неужели здесь живут люди?
— Они здесь не живут, здесь у них помойка. Они все бросают с верхних этажей на лестничную клетку, а потом мусор скатывается сюда. Уверен, наверху кто-то есть.
Оператор заснял нижние ступеньки, которые терялись в темноте. На стенах при желтоватом свете фонариков можно было прочесть: «Армия = грязные сукины дети», «Насрать нам на телевидение», «Педики, мы вам еще надерем задницу». Размышляя над этими надписями, я последовал за Моктаром, который начал подниматься на второй этаж.
Мы очутились в полутемном коридоре. Свет туда проникал через маленькое окошко метрах в десяти от нас, которое выходило на задний двор. Это и правда оказалась самая что ни на есть типичная муниципальная многоэтажка, потри фанерных двери с каждой стороны, шесть крошечных облезлых квартирок на этаже. Зато в свое время это было дешевое жилье, как раз по карману паре безработных с ребятишками. До войны здесь наверняка стоял непрекращающийся гвалт, а теперь царила могильная тишина. В довершение унылой картины, штукатурка целыми пластами отваливалась с набухших от влажности стен. Ни дать, ни взять, кожа старика, страдающего тяжелой формой псориаза.
Оператор шел за нами, снимая рекламу на наших куртках. Наверняка он думал, что обязательно надо будет использовать эти кадры при монтаже. Моктар повернулся к нам. Оператор навел объектив на его лицо.
«Здесь надо действовать методично. Будем проверять квартиру за квартирой. Я толкаю дверь, вы меня прикрываете, я вхожу».
— Ух ты! Прямо как в кино, — обрадовался Дирк.
У оператора тоже был довольный вид. — Великолепно! Вы будете вышибать двери? Зрители это обожают.
Мы все заняли свои позиции, Дирк слева, я справа, Моктар перед дверью, оператор чуть поодаль. Словенец сосчитал до трех, разбежался и резким ударом ноги высадил дверь. Бах! В некоторой суматохе мы втроем ворвались в квартиру. Моктар быстро тыкал револьвером во все стороны, мы с Дирком пытались хоть что-то разглядеть в облаке штукатурки, которая отвалилась вместе с дверью. В конце концов, мы увидели, что стоим посреди квартиры, где не осталось почти ничего, кроме прогнившего кресла и пары пустых шкафов. Пока мы для проформы обследовали все комнаты, оператор снимал из окна пустынную улицу.
— Здесь ничего нет. Проверим остальные, — сказал наконец Моктар.
Вторая квартира ничем не отличалась от первой: такая же пустая, вымершая, грязная. На дверном косяке виднелись зарубки и имена детей: Франсуа, Давид, Эмили, Элоди. Многодетное семейство. Мы вышли и наведались в третью квартиру, тоже пустую, где стены были увешаны фотографиями собак, которые взирали на нас с высунутыми языками.
— Вы заметили? — спросил оператор.
— Что заметили? — отозвался Дирк.
— Эта квартира такая же, как первая.
— Здесь все квартиры одинаковые, — сказал Моктар, который не мог потерпеть, чтобы какой-то гражданский указывал ему, на что надо обращать внимание, а на что нет. — Вот именно. Квартира,
Моктар ничего не сказал, но вышел и вернулся во вторую квартиру, где на дверном косяке были написаны имена детей. Внимательный взгляд действительно мог заметить, что не хватало, как минимум, метра.
— Это у меня профессиональное. Когда снимаешь, на все обращаешь внимание, — сказал оператор.
— Не понимаю, что это меняет, — пробормотал Дирк. — Мы здесь не затем, чтобы проверять, что там напортачили архитекторы.
— У тебя в камере есть инфракрасная установка? — обратился Моктар к оператору.
— Да. Надо нажать на эту кнопку…
Моктар схватил аппарат и, глядя на встроенный контрольный экран, принялся кружить по комнате.
— Вот эта стена. Она самая теплая, — сказал он и остановился.
Он вытащил охотничий ножик, которого не было среди нашего обычного снаряжения, и несколько раз вонзил его в штукатурку, громко крича: «Хватит, придурки! Вылезайте!» Штукатурка отвалилась кусками, за ней показалась деревянная перегородка. Моктар обеими руками принялся крушить ее, отрывая целые доски. Вскоре мы увидели тех, кто прятался этими досками: бледного бородатого мужчину, женщину с испуганными глазами, а с ними Франсуа, Давида, Эмили и Элоди, которые не намного выросли с тех пор, как были сделаны зарубки надверном косяке.
29
Сегодня ближе к концу дня ко мне приходили два незнакомца в дешевых костюмах. Их привел главврач, у которого было такое выражение лица, словно на него неожиданно обрушилась целая лавина неприятностей. Один из гостей снимал меня на крошечную видеокамеру, наверное, жутко дорогую.
— Он нас понимает? — с каким-то непонятным акцентом спросил врача второй посетитель.
— Он все слышит и понимает, только пока не говорит. Думаю, через несколько дней эта проблема решится сама собой. Причины ее не физиологического, а, скорее всего, психологического характера. Мы предполагаем, что он все еще находится в состоянии шока. Это трудно объяснить. Видите ли, мозг — орган, о котором далеко не все известно.
— А что с параличом? — спросил первый.
— Пациент быстро идет на поправку. Результаты обнадеживающие. Фактически все восстанавливается само. Мы лишь чуть-чуть помогаем природе. Более подробно история болезни изложена в медицинском заключении, которое я две недели назад отправил в министерство.
— Министр хочет получить более конкретное представление, чем это можно сделать из медицинского заключения, — сказал человек с камерой, не переставая снимать.
— Мне бы хотелось более четких инструкций. У меня такое впечатление, что после недавних событий ситуация с каждым днем усложняется. Мы чувствуем себя… в опасности. Мы стали получать письма с угрозами. Моя медсестра боится, что на нее в любой момент могут напасть, когда она будет выходить с работы или возвращаться домой. Я тоже не вижу, что могло бы помешать сумасшедшему активисту какой-нибудь лиги наброситься на меня с бритвой и попросту зарезать. Если не считать того, что нам прислали двух охранников, такое впечатление, что наша судьба абсолютно никого не волнует.
Под конец голос врача задрожал, а на виске у него забилась жилка.
— Напомню вам, что ничего этого не случилось бы, если бы по вашему недосмотру здесь не появился фотограф. Никто ничего бы не знал, никакие лиги не воспользовались бы случаем, чтобы лишний раз попротестовать, а у министра была бы возможность спокойно принять решение, — отрезал тот, кто говорил с акцентом.
Жилка на виске у врача, казалось, вот-вот лопнет. Лицо его перекосилось от злости, но он промолчал. Тягаться с этими двумя ему было не под силу. Гость продолжил.