Смерть это все мужчины
Шрифт:
Да нет, я не требую ничего особенного. Пусть он чувствует в той мере, что ему отмерена. Не надо ничего сверхъестественного. Только пусть он приедет, и всё. Будет здесь – сейчас.
И пельмени съедобные, и водка мягкая, и дёшево. Неказисто по виду, а по сути хорошо. Что-то есть утешительное в провинциальной России – в той стране, в которой царствует до сих пор дитя – царевич Димитрий, а столица ей – город Углич. Ведь царевич, сын царя Ивана, должен был править, а его зарезали, говорят – по приказу Годунова, с тех пор и пошло всё наперекосяк. Михаил Кузмин однажды, в роковые исторические минуты, забросив всякие солёные шалости и перченые педерастические околичности, написал нежнейшее стихотворение о России, об этой России, обращаясь к убиенному царевичу: «Ты, Митенька, живи, расти и бегай!» Традиционный русский ужас – невыросшие дети, зарезанные царевичи, поруганная правда – всё могло быть иначе, если бы не святая невинная кровь… Митенькина Россия, слава Богу, жива. В ней нет бесстыжего новодела, прикрытого именем Христа Спасителя, – её церкви маленькие, бедные, смирные, зато уж в них служат за совесть. Да! Вот слово. Митенькина Русь – страна, где осталась совесть. Кто бросает детей, кто терзает землю – их там нет. И нет там великой цивилизации мужских начальников – там живут в основном дети, женщины и такие тихие бородатые мужчины, которых можно увидеть на рыбалках и огородах. И Андрюша из такой России… А я? Я её люблю, просто я вообще – не отсюда.
6
Объелась даже. Пойду погуляю. Клавдия Виленовна, если меня будут спрашивать – я скоро приду. Одурею в номере сидеть, подышу немного. Надо успокоиться как-то, вправить вывихнутые нервы. Пройду по улице Ленина до Приморского проспекта и выйду к набережной, на бульвар. Хорошо бы сейчас увидеть настоящее южное море… Эх, к тёплому морю да с хорошим мужчиной… А я на северной луже и одна. Но в моей родной Элладе сейчас всё в порядке, бушует весна. Зачем я здесь?
Народ города Энска высыпал в центр и усиленно прогуливался. Ничего, жить можно. Дети пока есть. Важно сидят в своих колесничках и надувают толстые щёки, как императоры. Дети и есть безвредные, доброкачественные императоры, надо сильно ушибить их нелюбовью, чтоб из них выросли палачи и бунтовщики. Я была бы неплохой мамой, мне нужна безусловность любви, какая бывает у родителей с маленькими детьми. Так жаль того ребёночка, он ведь уже шевелился, на что-то надеялся. Конечно, тяжело было бы, там эти реформы пошли, но прожили бы как-нибудь. Тоска… Может, ещё получится? Я вроде здорова. Здорова-то я здорова, но не из пробирки же брать папашу. Не люблю я всех этих ухищрений. Старым казачьим способом, никак иначе…
Казаков только негде взять. Егорка благоразумно предохраняется, а насчёт Андрюши смешно и думать – пятого ребятёнка ему, что ли, повесить на шею? А хорошо бы – сидеть себе дома, кормить детёныша с ложки, он фыркает, мордочка измазана, смеётся. Личики у них ясные – хоть целый день смотри, не будет там ни скуки, ни лжи. Любят как дышат, естественным образом, всем существом, всегда… Как чисто и как хорошо.
А с этими – что ж это за мучение, ничего надёжного никогда. Скоро постарею, скукожусь, так они вообще сквозь меня станут смотреть.
Кстати, Егор. Отчего я постоянно спихиваю его в самый дальний угол сознания, не думаю о нём, не тревожусь, как он да что он, что скажет да что подумает. Го ворят, любовь – загадка, а по-моему, так нелюбовь куда загадочней. Симпатичный, молодой – едва за тридцать, при деньгах и нежадный, весёлый… но вот не люблю, хоть убей.
Не люблю, потому что он – бревно. Такое хорошее, толстое, круглое бревно. Хоть бы когда-нибудь поговорил по душам, спросил о чём важном, присмотрелся ко мне – в каком я настроении, в каких мыслях. Нет, всё о себе, всё про своё. И ничего не объяснишь – только разозлится. Господи, как же я теперь с ним буду, когда моё море взволновалось и уходит к другим берегам?
Значит, и мне надо уходить. Да, иначе нельзя. Пока в душе зияла пустота, я имела право разделять её с нелюбимым мужчиной. Он не просил любви. Ему просто была нужна женщина. Это у них строго в разных списках. А я нуждалась хоть в какой-то опоре. Я снимала комнату в коммуналке и брала идиотские халтуры, чтоб прокормиться. Он меня спас от нищеты, и я благодарила его, как могла. Да, не идеально, однако на свой лад честно.
Но теперь – как я смогу? Это уже проституция какая-то. Придётся уходить. Опять в нищету. Опять олухам дипломы писать и учить грамоте невежд. Зарплаты «Горожанина» как раз хватит на съёмную комнату в коммуналке. Правда, может, действительно Коваленский меня пристроит на приличное место? Получается, я возьму наградные за свою разрушенную им жизнь… Кругом от них завишу. Беспросветно. Какие мы жалкие. Господи.
Я тебя умоляю, приезжай, пожалуйста. Я побуду с тобой и наберусь сил. Не от тебя, нет – я никогда чужого не беру, – а из-за тебя. Я ничего не хочу разрушать в твоей жизни, пусть всё остаётся на своих местах, и дай Бог здоровья твоим детишкам. Но мы могли бы иногда быть вместе, правда? Какой же от этого вред кому? Я много интересного знаю, я бы тебе рассказала. А можно и не говорить ничего. Раз ты любишь рисовать – я и не знала, – будем сидеть себе смирно, как два воробья на веточке, я буду писать что-нибудь или вышивать – вот ты не знаешь, а я умею, – а ты рисуй. Будем сидеть, и лежать, и ходить. Только вместе, ладно? Видит Бог, я хорошая женщина. Я умею готовить, меня бабушка Федосья научила. Я внимательно слушаю и понимаю, что мне говорят. Я не злая, не скандальная, не агрессивная. Я работница и уважаю труд. Я люблю тебя – обыкновенной, нормальной, земной, человеческой любовью, в ней нет ничего напускного, от мечтаний или сверх естества…
Сейчас ты себя этими слёзными причитаниями расквасишь вдрызг. Жизнь требует мужества, бессчётных сил. Он не приедет. Успокойся и уезжай домой. Не надо пить, плакать, вспоминать прошлое. Поищи в душе точку опоры, встань и иди.
Я ошиблась?
Ты заблудилась. А «заблудшие ходят по кругу», как утверждал блаженный Августин.
Разве то, что я чувствую, может быть заблуждением? Да если это вещество вынуть из души, из него можно сделать пару Вселенных.
Через несколько часов ты так не скажешь. Из вещества страсти делаются тайфуны и циклоны, грозы и штормы – любимые забавы твоей Мамочки, а построить из него ничего нельзя. Будь разумна.
Какое мне счастье от разума?
Трудное. Но оно есть. А ты хочешь того, чего здесь нет.
Должно быть! Иначе этот мир – не нужен! Он левый, испорченный, падший, дурной. Он – опечатка, неудавшийся фокус, бездарный стих, плохое кино. Он скучен, как книга, где нет ни слова о любви.
Нужен этот мир или нет – решать не тебе. Это не твоя задача.
– Ах, не моя… Как же, тут у вас к чему ни прикоснись – всё не моё, всё не для меня. Что-нибудь, вот интересно, положено – мне?
Сижу на берегу, на скамеечке. Скоро здесь начнутся повальные тела, любопытные взгляды, жратва, игры в мяч, хохот, мусор, оживут ржавые кабинки для переодевания… Может, это и правильно. Для меня всё было бы приемлемо, если бы мы сидели здесь с тобой – вдвоём. Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу, я хочу под кротким взглядом слушать чувственную вьюгу… Нестерпимо хорош этот Есенин, или как его там зовут на самом деле. Невыносимо прекрасна вся русская поэзия, неужели русские посмеют её предать, как предали они своего Бога? Забыть их всех, сгоревших в пламени Слова, отдавших душу за чистый звук? Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нём, я в твоих глазах увидел море… Неужто они не понимают, что им надо твердить всё это как спасение, как молитву, как пропуск в рай, дураки русские, дураки…
У берега залив оттаял, а в глубине ещё льды. Гуляющие поглядывают на меня – наверное, говорю вслух. Трогаемся помаленьку.
С моря задул сырой сердитый ветер. Андрюша, ты где, я замерзаю. Надо возвращаться в «Дружбу», там хоть тепло.
7
Нет, меня никто не спрашивал. По дороге в «Дружбу» я решила купить бутылку клюквенной настойки и тщательно её спрятала от пронзительных очей Клавдии Виленовны. Она когда-то возглавляла отдел кадров мебельной фабрики и сохранила навыки социалистического человековедения. Мой моральный облик на сегодня был подпорчен, и, как это ни удивительно, я испытывала некоторое смущение перед карикатурным и бывшим, но – Хранителем Коллектива! Это только казалось, что Коллектив пал под натиском озверевших индивидуалистов, нет, Коллектив, как град Китеж, скрылся под водой и сверкал на горделивых отщепенцев проницательными лучами – в театральном гардеробе, в билетном окошечке, на бесчисленных вахтах, с контролёрского места в общественном транспорте: ты кто? ты зачем? куда собрался? купил ли билетец? имеешь ли петельку на пальто? Фамилия имя отчество год и место рождения номер паспорта серия кем выдан когда страховое свидетельство номер инн цель прибытия