Смерть это все мужчины
Шрифт:
От алкоголя Андрюшины зелёные глаза не туманились, а, наоборот, прояснялись, и он заметно хорошел. Смущённо покашливая, он предложил мне поехать к приятелю в мастерскую.
– Товарищ Фирсов, как прикажете вас понимать? Почто зовёшь? Знаем мы ваши мастерские… – развеселилась я, уже понимая, что – поеду.
– Да ладно, я просто так, посидеть, поговорить, я вижу, в каком ты состоянии.
– Я в плачевном состоянии и являюсь лёгкой добычей.
– Не очень-то лёгкой, – заметил Фирсов, – если я тебя пять лет караулю, а вот первый случай подвернулся.
Он меня окончательно рассмешил, и мы, прикупив водки, отправились к приятелю в мастерскую. У Андрея был от этой мастерской ключ, и он предупредил приятеля о нашем визите, после чего благоразумно выключил телефон. И я тоже. Поймали частника. Сто лет назад сказали бы – наняли извозчика.
Зачем я еду? Бред какой-то. Руки у него действительно мягкие. И целуется хорошо, не нагло и не робко, а правильно. Надо быстро выйти из машины и отправиться домой. И что там дома, интересно? Там ничего нет интересного.
– Фирсов, хватит. Это всё… опасно. Давай, может, не поедем? Остановимся?
– Господи, Аль, как хочешь.
– Как хочу, так нельзя.
– Почему? Мы никому не скажем.
– Не в этом дело, Андрюша. Я боюсь.
– Меня? – изумился он. – Я ещё не встречал человека, который бы меня боялся.
– Андрюша, чтобы спастись от хаоса, я предельно напрягла свою жизнь и себя. Всё держится на ниточке рассудка. Всё может рухнуть в любой момент.
– Хорошо, хорошо. Я не буду к тебе приставать. Но мы посидеть-то можем, как друзья? Я целый день с тобой езжу, привык уже. Жалко так вот расставаться.
– Под обещание не приставать – посидим.
Мастерская помещалась в мансарде на Бронницкой улице, что возле Технологического института. Шли кривыми дворами, потом топали пешком до седьмого этажа. Фирсов всё пытался что-то рассказать мне – про Лёню Ивлева, в чью мастерскую мы направлялись, про художественную школу, где он учился вместе с этим Лёней, про институт киноинженеров, который пришлось бросить, потому что Настя сильно болела (какая Настя? А, христианская поэтесса, вторая жена, понятно, чем она болела, и на всю голову притом), про то, что он ходит иногда к Лёне, чтобы побыть одному, порисовать…
– Андрюша, может, твой друг и хороший человек, но нет более противного образа, чем тот, что представляется мне при слове «современный художник». Для меня это полчища развратных шарлатанов, предавших законы красоты и гармонии. Я вот ни разу не была на пресловутой «Пушкинской, 10». Ах, говорили мне, пойдём-пойдём, там так интересно, пустой дом для свободных людей, пир духа, парад планет, музыканты играют, поэты читают стихи, художники пишут… От этой картины за версту несло зелёной тоской, тяжёлой антисанитарией и венерологическим диспансером.
– Ну уж ты скажешь, Аль. Я ходил, ничего страшного. Вот, мы пришли.
Слава богу, мастерская была довольно чистой – две комнаты, кухня и даже душ. Художник Ивлев оказался безыдейным жанровым середнячком с искрой юмора – пожалуй, это наилучший вариант кошмара под названием «современный художник». Он добросовестно изображал, несколько преувеличивая реальное запустение, руины Санкт-Ленинграда. Одна картина мне всерьёз понравилась. Осень, палая листва, обшарпанная блочная пятиэтажка, перед входом остановилась усталая женщина, которая, обескураженно подперев щёку и уронив от горя большую хозяйственную сумку, смотрит в пустые окна с потёками белил. Картина называлась «Закрыли химчистку». Какое-то в ней было верное настроение – вот человек хотел что-то улучшить, почистить в своей жизни, всё откладывал, собирался, наконец решился – а химчистку взяли и закрыли. И неизвестно, что теперь будет, и к добру ли затеянный ремонт и переустройство, и где искать другую химчистку, и так жаль потраченного времени и напрасных надежд… Человек перед лицом рока – только в комическом, бытовом измерении. Да, вот так вот боги, не утруждая себя предупреждениями, закрывают свои лавочки, и куда деваться?
– Хорошая картинка – «Закрыли химчистку».
– Да, – отозвался Фирсов, хлопоча над закуской. – У Лёньки целая серия была. «Требуются фрезеровщики» – там бомжик стоит у ворот завода и смотрит на доску вакансий, потом «Купил сыну пианино», где мужичок взмыленный командует грузчиками, и такой он, знаешь, гордый и довольный, но весь в напряге, вдруг опять что-нибудь к чёрту пойдёт… А самая печальная вещь называлась «Ушла из дома и не вернулась». Девушка, счастливая, в белом платье, идёт по лесной дороге, и с ней медведь и заяц, только если приглядеться, видно, что платье порвано, ноги в крови и на шее синяки. Вроде как продал. Жаловался мне, что, пока картина тут висела, у него начались проблемы – нарушение сна, то да сё. Знаешь, с картинами дело такое – открываешь какое-то пространство, и оттуда может что хочешь вылезти. У Лёньки эта девушка была непростая, пограничная, из бродячих… ты меня понимаешь?
– Да, отлично понимаю. А ты сам-то что рисуешь?
– Я сейчас покажу.
7
Он принёс целую папку, волнуясь и по обыкновению покашливая от стеснения.
– Ты учти – это ни для кого, ни для чего, просто так, когда минутка есть свободная…
– Ни для кого и ни для чего, просто так – значит, для души. А это очень важно. Ужасно интересно, что у тебя на душе.
Фирсов творил с помощью цветных гелевых ручек в школьных тетрадках рисования – самых дешёвых. То были замечательно красочные и уютные узорчатые фантазии из птиц, зверей, цветов, ягод и деревьев. Без людей. На каждый рисунок, видно, уходила тьма времени, так аккуратно и тщательно были выведены все завитушки, изгибы, зубчики и краешки. На обороте листа Фирсов проставлял название и дату завершения. «Лисицы и лисички», 13 января 19… г., «Дуб и рябина», 4 марта 20… г., «Грибной царь», 22 мая 20… г., «Морской кот», 9 июня 20… г.
– Господи, Андрюша, не ожидала. Это прекрасно… Но такое можно в детском саду на стенки вешать, приобщая малышей к русскому духу. Я думала, ты тут сидишь и какие-нибудь эротические грёзы воплощаешь. А ты вон что. Неужели тебе дома даже это рисовать не разрешают?
Счастливый моим одобрением, Фирсов стал объяснять:
– Дома я пользу должен приносить, там другие дела. Ты что, могла бы спокойно видеть мужика, который сидит порожняком в углу и часами рисует грибы и зверушек, как пятилетний?
– Да почему ж нет-то? Кот какой славный – это тот кот, из лукоморья, он с цепи сорвался и ушёл в свободное плавание. И рыб сколько наловил, ай-ай. Молодец, вольный морской кот. Дуб и рябина – это герои нашей грустной песни, да? «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться», и вот, значит, перебрались как-то, сцепились листьями и плодами. Красиво. А вот «Поминальные птицы»-то страшненькие, у них же глаза в клювах, человеческие глаза? Я и всегда знала, что ты талантливый, а теперь уж не знаю, что сказать.