Смерть ей к лицу
Шрифт:
— Скажите, Марина страдала в юности лунатизмом?
— Как? Как ты сказала, мил девица? — Мужик чуть со скамейки не свалился от такого моего заявления. — Каким таким лутизмом?
— Болезнь такая, — подсказала я ему. — Когда человек всё делает словно во сне.
— Ну ты, мил девица, и скажешь. Лунатизм, понимаешь… Ишь ты. Ничем она не страдала. У нас в посёлке все здоровые. Это там у вас в городе, в копоти и дыму, всякая дрянь к вам пристает. А у нас чистый воздух. И на земле. Потому и здоровые.
— А может, вы не знали о том, — настаивала я. — Может, она болела до того, как вы стали вместе жить с Анютой.
— Ты меня не сбивай, мил девица. Чай не на Урале жил до сего. Все время здесь. В энтом посёлке. Так что уж извини. У нас все как на ладони. И если бы с Маринкой что такое было — я бы знал.
— Странно, — протянула я. — А вот когда я разговаривала с Анютой, мне показалось, что она говорила о двух девушках. О двух своих дочерях.
Взгляд у мужика померк, он как-то весь ушел в себя, словно чего-то скрывая, словно чего-то не желая говорить. И его последующие слова укоренили меня в этой мысли.
— С головой у Анюты плохо. Я уже говорил. Вот и несёт, бывает, что ни попадя.
Эти последние слова были какими-то вымученными, будто ему хотелось быстрее отговориться и больше не касаться этой темы.
Н-да. Что ж такое тут скрывается? Мелодрама получается какая-то. В стиле «Богатые тоже плачут». Или не «богатые»? Ну тогда в стиле какой-нибудь еще мексиканской фигни.
— Ну так что, мил девица? — неожиданно воспрял мужичок, словно только что отошёл от наркотического сна. — Что там еще у тебя, кроме весточки?
Он спросил так, как будто уже выпроваживал меня, указывал, что, дескать, если у тебя больше ничего нет — то и айда, его же словом, отседа.
— Да, в общем… — протянула я, как бы выигрывая время и силясь понять, что еще смогу выведать у этого человека.
— Ну, тогда ты меня извини. Работы у меня — сама понимаешь. Земля не любит ленивых. Это у вас там в городе можно ерундой заниматься, лясы точить да на эти самые митинги, так их через так, швендаться. А здесь не до этого. Земелька требует к себе любви и внимания.
Он поднялся и тяжело вздохнул, как бы показывая свою занятость и нежелания больше языком молоть.
— Можешь на дорожку клубнички взять, — бросил он взгляд в сторону миски с ягодами. — Ты ведь проездом, так?
Он прищурился и этак загадочно подмигнул, словно всю меня видел насквозь, в том числе и мое вранье.
— Или, может, нет? Может, какая иная закавыка, а?
— Да нет. Всё так. Именно проездом.
— С Мариной-то всё хорошо? — запоздало осведомился он. И я поняла, что его не очень интересует Марина. Наверняка он ее винил в том, что произошло с Анютой. И наверняка не особо бы кручинился, если бы с Мариной что и произошло. Десять лет. Н-да, трудно что-либо говорить о такой доченьке.
— У неё всё нормально, — сообщила я.
— Ну и прекрасно, — без особой радости кивнул он и сделал движение — словно собирался отойти от стола.
— Спасибо за угощение, — сказала я на прощание. Клубники не взяла и направилась к выходу.
Какой-то горький осадок остался у меня от этой встречи. И очень много недосказанного.
Когда я садилась в машину, мне неожиданно пришел в голову вопрос: а какого лешего Лазутин меня не предупредил о родителях своей супружницы? Почему не сказал, что его жена уже столько времени никаких контактов с ними не имеет? Почему? Он так охотно дал мне адрес родителей Марины, словно… Словно был спокоен, что я здесь ничего особенного не накопаю. Но это же нонсенс. Бред какой-то. Он не желал, чтобы я что-то узнала? Тогда зачем, черт побери, он меня нанимал?
Что-то мне стало нехорошо. Точно я проглотила по ошибке мухомор и теперь ожидала, как отреагирует на подобную оплошность мой организм.
Но самое неприятное ждало меня впереди — то есть ждали новые вопросы. Пожалуй, ещё похлеще этих.
Я снова в «Ауди». Я мчусь обратно в столицу, а в моей руке снова сотовый телефон.
Солнце успело подняться еще выше; на небе же ни единого облачка — значит, днем будет жара, как и в прошедшие сутки, когда на землю не упало ни капли дождя.
— Жорик? Ещё раз здравствуй.
— Минутку, — бросил мне Жорик, и я услышала приглушенные голоса; скорее всего мой эскулап отдавал кому-то распоряжения или что-то объяснял. Где-то с полминуты он отсутствовал в эфире, и если бы мне приходилось платить за связь, то я его непременно бы за это отчитала. — Да. Слушаю.
— Внимательно? — съехидничала я.
— Лора? А, ну да… Слушай, у меня тут операция. Сейчас прямо лечу, ты меня едва застала.
— Но всё-таки застала, — с удовлетворением резюмировала я. — А задерживать я тебя не стану. Просто выполни мою просьбу, и дело с концом.
— Всё нормально. Будет тебе то, что ты просила. Правда, не двесте твоих, а все пятьсот. Понимаешь?
Он так таинственно это произнес, словно общался со мной посредством какого-то неизвестного мне кода. Но я его прекрасно поняла. Чего тут не понять? Хотел человек вот так просто заработать пятьсот долларов. Когда еще возможность представится с красивой девушки, которая его послала когда-то подальше, востребовать компенсацию, хотя бы в денежном выражении, если уж не натурой.
— Пятьсот? Нет проблем, — не стала я перечить. — Когда можно получить заказ?
— Подъезжай к концу рабочего дня.
— Ты до которого работаешь?
— Буду до семи. Где найти меня, знаешь. До встречи.
Абонент отключился. По всей видимости, побежал кого-то оперировать.
Магистраль была свободной, и я довольно быстро домчалась до города. Затем уже не так быстро, угодив, как полагается, в пробку, добралась до нужного мне места. По пути купила (приостановилась у киоска) парочку гамбургеров и пакет сока.
Доехав до дома Лазутиных, я припарковалась недалеко от подъезда, рядом с которым стоял знакомый мне зелёный «фолькс», и заглушила двигатель. Но едва лишь поднесла ко рту гамбургер, как в голове моей неожиданно родились новые вопросы, изрядно меня озадачившие.