Смерть героя
Шрифт:
Это было для Элизабет куда опаснее и соблазнительней, чем предложение руки и сердца. Ей донельзя опостылели лондонский туман, и холод, и нудный мелкий дождик, и слякоть, и сажа, и дурацкие камины, от которых в комнате полно пыли к грязи, а тепла — никакого. Уже не раз она жалела, что не поехала с Фанни. И притом месяц с Реджи — ведь это в точности соответствует их уговору с Джорджем! А про то, что можно еще и обвенчаться с кем-то другим, у них и речи не было. Элизабет колебалась… все же как-то нехорошо вдруг бросить Джорджа одного в Лондоне и укатить с Реджи, хотя бы только на месяц. Что и говорить, она ужасно любила Джорджа.
— Нет, Реджи, сейчас я не могу. Поезжайте в Мюррен, а когда вернетесь, может быть… словом, там видно будет.
Элизабет поджарила хлеб, приготовила чай, и они уселись перед камином на низком, широком диване. Тусклый свет скоро померк в грязно-сером небе; но они еще долго сидели у огня, держась за руки.
Она предоставила Реджи целовать ее сколько вздумается, но пока больше ничего не позволила.
И надо же было Элизабет именно в то время устоять перед мистером Реджинальдом Бернсайдом! Вот нагляднейший пример того, как не везло бедняге Джорджу. Иными словами, на мой взгляд, есть прямая связь между
Как бы то ни было, через две недели после отъезда Реджи в Мюррен мерзкая лондонская зима наградила Элизабет каким-то простудным заболеванием, и что-то там у нее разладилось. За каких-нибудь пять дней она дошла до настоящего помешательства. У нее будет ребенок! Есть только один выход: Джордж должен на ней жениться — и немедленно! Должно быть, после того вечера с Реджи в ее «подсознании» поселилась мысль о браке. Так или иначе, вся ее незаурядная энергия вдруг сосредоточилась на одной цели: оказаться в том самом положении мужней жены, которое она прежде глубоко презирала. Очень глупо, конечно, но, в сущности, нельзя ее за это осуждать. Мужчины удивительно черствы и глухи во всем, что касается этих загадочных женских недугов и маний. Когда у них самих не в порядке печень, они тотчас начинают брюзжать и жаловаться, но нисколько не сочувствуют куда более серьезным страданиям спутниц жизни своей. Наверно, они стали бы отзывчивей, если бы у них внутри оказался этот своеобразный будильник, заведенный на двадцать восемь дней — вечная докука, а нередко и мученье: того и гляди, разладится, поднимет кровяное давление, нестерпимой болью отравит мозг. Джорджу надо было тотчас потащить Элизабет к гинекологу, а он повел себя так же глупо, как вел бы себя в этом случае какой-нибудь Джордж Огест. Он палец о палец не ударил, только глядел разинув рот, когда Элизабет вдруг начинала злиться и выходить из себя, и огорчался, и приставал с утешениями, бесившими ее еще больше, и предлагал всякие снадобья и средства, а Элизабет, топая ногами, кричала, что они никуда, никуда, никуда не годятся! Разумеется, Генеральный План Идеальных Взаимоотношений Между Полами предписывает в подобных обстоятельствах немедленно жениться. Но простейшее благоразумие подсказывает, что сперва надо проверить, в самом ли деле налицо эти злосчастные «обстоятельства», — а они и не подумали об этой предосторожности, так были оба испуганы и подавлены душевным расстройством, поразившим несчастную Элизабет.
За несколько дней во взглядах Элизабет произошла разительная перемена. Не страдай она по-настоящему, ее логические выверты и ухищрения показались бы просто смехотворными. Знаменитый Генеральный План мигом полетел в корзину, и при помощи быстрых и искусных маневров вся армия доводов Элизабет была оттянута с передовых позиций Полной Свободы Пола на мощную оборонительную линию Гинденбурга251, возведенную в защиту Безопасности Превыше Всего, Женской Чести и Законного Брака. Безусловно, и Джорджу и Элизабет просто смешно было думать о законном браке. Они были другой породы: не добрые и смирные граждане, а искатели приключений. Они не принадлежали к тому сорту людей, которые счастливы, если застраховали свою жизнь и купили дом в рассрочку, если могут по субботам косилкой подстригать газон и возить «деточек» (отвратительное словечко!) к морю. Они не рисовали себе в будущем идиллической старости, когда стареющий тупо-самодовольный Джордж будет восседать рядом с безмятежно-спокойной седовласой матроной Элизабет в саду перед маленьким домиком, блаженно наслаждаясь созерцанием страхового полиса, обеспечивающего обоим на остаток жизни верных десять фунтов в неделю. С радостью сообщаю вам, что и Джорджа и Элизабет бросило бы в дрожь при одной мысли о подобном будущем. Но Элизабет настаивала на свадьбе — и, конечно, они поженились, невзирая на робкие протесты ее родных и на все громы и молнии, которые метала Изабелла и о которых уже упоминалось.
Внешне законный брак ничего не изменил в их жизни и взаимоотношениях. Элизабет осталась в своей студии, Джордж — в своей. Они встречались не чаще прежнего, и их соединяла все та же влюбленная чувственность, в которую давно перешла первая восторженная страсть. Одно из важнейших условий Генерального Плана провозглашало как аксиому, что для любовников весьма нежелательно и опасно поселиться вместе. Если они достаточно богаты, чтобы жить в большом доме, каждый на своей половине — прекрасно; если же нет, надо поселиться на
Когда их брак был уже непоправимо скреплен всеми формальностями закона и Элизабет перестала бояться за свое положение в обществе, ей пришло в голову, что не худо бы посоветоваться с врачом и узнать, как вести себя в месяцы «ожидания» (как целомудренно выражаются скромные матери семейств из рабочей среды). Она достала адрес некоего «передового» медика, — говорили, что он пользует беременных женщин по самому последнему слову науки. К величайшему изумлению Элизабет, выяснилось, что она вовсе не беременна! Она просто не поверила ему, подозревая (это, в общем, довольно естественно), что почти все доктора в какой-то мере шарлатаны, играющие на невежестве пациентов; тогда он заявил напрямик, что при теперешнем своем состоянии она не дождется младенца и до Страшного суда, и, если не взяться сейчас же за ее легкое недомогание, оно может перейти в тяжелый хронический недуг. После этого Элизабет снисходительно согласилась с его диагнозом и с его советами. Джордж, сопровождавший ее к эскулапу, сидел в приемной. Элизабет ушла от него в кабинет серьезная, сосредоточенная, настроенная весьма добродетельно, и Джордж ждал, беспокойно листая пересыпанные благоглупостями страницы «Панча» и ломая голову над нелегкой задачей: как они проживут с младенцем? Придется, наверно, поступить куда-нибудь на службу и «осесть» в отвратительной трясине семейного очага. К его немалому изумлению, когда отворилась дверь кабинета, он услышал прежний веселый смех Элизабет, который всегда так ему нравился, и ее слова:
— Что ж, доктор, если родятся близнецы, вы будете крестным отцом!
В ответ доктор рассмеялся — совершенно непристойный, жестокий и неуместный смех, подумалось Джорджу. Элизабет выбежала в приемную.
— Все хорошо, милый! — воскликнула она. — Ложная тревога! Я так же беременна, как и ты.
Джордж совершенно растерялся и так ничего и не понял бы, если бы врач, отведя его в сторону, не растолковал ему коротко, в чем дело; для Элизабет было бы очень полезно, прибавил он, на время воздержаться от половой близости.
— А на сколько времени? — спросил Джордж.
— Ну, пусть она с месяц выполняет все, что ей предписано, а затем я ее снова посмотрю. Вне всякого сомнения, она излечится совершенно. Но ребенка у нее не будет, если не сделать небольшую операцию. Только впредь нужно остерегаться простуды. Напрасно она осталась на зиму в Англии.
Джордж выписал чек на три гинеи (позже Элизабет настояла на том, чтобы вернуть ему эти деньги), и они отпраздновали счастливую развязку, пообедав в ресторане.
— Выпьем! — сказал Джордж. — Нам повезло, мы все-таки не совершили тяжкий, непростительный грех — не швырнули в жизнь еще одно несчастное существо, которому она совсем не нужна.
Но, пожалуй, самое поразительное в этой занятной истории — быстрота, с какой Элизабет оставила добрую старую линию Гинденбурга и вновь заняла самые передовые посты Свободы Пола. Правда, кое-что изменилось. Хоть она и не призналась в этом даже самой себе, хоть Джордж и старался этого не видеть, но в той части, которая касалась Элизабет, Генеральный План рухнул, не выдержав первого же серьезного испытания. Едва настал час испытания, она в панике ухватилась за старое-престарое спасительное средство от всех бед; у нее не хватило стойкости. Ее можно, пожалуй, извинить, можно сказать, что болезнь на время помрачила ее ум и она, в сущности, не отвечала за свои поступки. Но это в конце концов просто отговорка — факт остается фактом: Элизабет в паническом страхе кинулась под защиту общественных устоев и чиновника, регистрирующего браки. А когда их связь была узаконена, в отношениях произошла почти неуловимая перемена. Конечно, вы вправе сказать, что это не должно было случиться: ведь они жили точно так же, как и прежде, и по всей видимости точно так же держались друг с другом, и исповедовали ту же «свободу» — так не все ли равно, состояли они в законном браке или не состояли? Но разница была. Она всегда есть. Вы без труда убедитесь в этом, наблюдая за людьми. Странное дело, стоит влюбленным пожениться, и у них появляется собственническое чувство, а следовательно, и ревность. Конечно, зачастую и любовники бывают такими же собственниками и ревнивцами. Но это не совсем одно и то же. Как правило, любовники — это, так сказать, не первые владельцы своей живой собственности, и обычно они предоставляют друг другу больше свободы и охотно «прощают». А мужья и жены, которые давным-давно друг другу опостылели, впадают в бешенство от ревности и оскорбленного собственнического чувства, случайно обнаружив, что их супруг или супруга полюбили другую или другого. Впрочем, может быть, это — лишь одно из проявлений порождаемой браком своеобразной мстительности. И еще одна любопытная перемена в отношениях Джорджа и Элизабет. Когда Элизабет вновь заняла позицию Свободы Пола, она, сама того не сознавая, восстановила эту свободу только для себя, но отнюдь не для Джорджа. Если в дальнейшем Джордж, как то предусматривал Генеральный План, спокойно примирился с романом Элизабет и Реджи, — что ж, превосходно! Это его дело. Но когда пришла очередь Элизабет так же спокойно примириться с романом Джорджа и Фанни, оказалось, что это уже совсем другой разговор. Элизабет теперь чувствовала себя в некотором роде ответственной за Джорджа, а отвечать за него в переводе на обыкновенный человеческий язык означало — не выпускать из рук.
Между тем со времени ложной тревоги прошло три месяца — и Элизабет, казалось, убежденнее, чем когда-либо, исповедовала «свободу» и самые что ни есть передовые взгляды. В качестве замужней женщины она могла теперь куда откровеннее разговаривать на разные темы, которые ныне обсуждаются в каждой детской, а в ту пору считались крайне неприличными и не должны были даже упоминаться в присутствии добропорядочных британцев. Она раздобыла где-то книгу о гомосексуализме и преисполнилась сочувствия к жертвам этой злополучной склонности. Она хотела даже затеять своего рода крестовый поход в их защиту и была очень разочарована тем, что Джордж весьма холодно отнесся к этой затее.