Смерть героя
Шрифт:
— Слушаю, сэр.
Адъютант подошел к строю и остановился, упершись правой рукой в бедро. Заговорил медленно, но решительно:
— Стоять вольно. Вольно. Забудьте, что вам тут сейчас сказал батальонный. Ружья составьте в козлы, но постарайтесь, чтобы они у вас были чистые, не то с меня взыщут… Боюсь, мы вас изрядно погоняли, ведь теперь такая система — усиленное обучение, но, сами понимаете, так полагается. Жаль, что мы не отправляемся, как одна часть, но теперь всюду батальоны разбиваются на отряды. Когда будете на месте, не забывайте беречь ноги, теперь за больные ноги полагается военный суд. Да не спешите высовывать головы из укрытия. Я скоро должен ехать вдогонку, так что, надеюсь, в атаку пойдем вместе. До свиданья. Желаю всем вам всего самого лучшего.
— До свиданья, сэр! Спасибо, сэр. И вам того же, сэр. До свиданья, сэр.
— До свиданья. Отряд, смирно! На плечо! Разой-дись!
Отряд повернул направо, и все разом вскинули ружья, отдавая честь адъютанту.
Почти уже стемнело; солдаты шли к казарме беспорядочной толпой, возбужденно переговариваясь:
— А дальше что будет?
— Строиться в восемь тридцать, отправка в девять.
— Кто сказал?
— Приказ по батальону.
— Болван этот Брэндон, дерьмо паршивое, меня прямо затошнило от его болтовни. «Не теряйте солдатской выправки» — черта с два! В окопах-то, в грязи по брюхо!
— Проклятый старый…….
— А вот адъютант парень неплохой.
— Ну, этот — настоящий джентльмен, ничего не скажешь.
— Кто сам вышел из рядовых, того сразу видно.
— Хотел бы я знать, каково там, в окопах.
— Попадешь — узнаешь.
— Завтра вечером об эту пору, верно, уж будем там.
— Заткнись, Ларкин, и не трусь.
— А я и не трушу.
— Капрал, а капрал! В котором часу нынче строиться?
— Спроси дежурного сержанта.
— Пора чай пить. Пошли, ребята!
В восемь тридцать снова построились. Тьма была хоть глаз выколи, с запада порывами налетал холодный, сырой ветер. Все унтер-офицеры были на плацу с зажженными фонарями, которые двигались, взлетали, замирали в темноте, точно блуждающие огоньки. Солдаты стояли готовые к походу, в шинелях, без винтовок и холодного оружия. Минутами узда армейской выучки уже не могла сдержать их возбуждения, перешептыванье в рядах нарастало, переходило в глухой гул, но его тотчас обрывал окрик батальонного старшины:
— Эй, там! Отставить разговоры!
Долго тянулась перекличка по списку при неверном свете фонаря. Услыхав свое имя, каждый, щелкнув каблуками, отзывался:
— Здесь, сэр.
— Номер тридцать одна тысяча восемьсот девятнадцать, Уинтерборн Джордж.
— Здесь, сэр.
— Кажется, все, старшина?
— Так точно, сэр!
— Через пять минут выступайте.
— Есть, сэр!
В темноте строй беспокойно колыхнулся. Уинтерборн покосился налево — шеренга едва различимых силуэтов уходила во тьму, и дальних разглядеть не удалось, словно строй этот тянулся в бесконечность.
— Отряд… смирно! Ряды вздвой! Правое плечо вперед… шагом… арш!
Они оказались вплотную за полковым оркестром, который сразу грянул походную песню, хорошо знакомую всему отряду:
Ну, как мне подзаправиться,Коль я не вестовой?Прошагали по надоевшему плацу, вышли из крепостных ворот к раскачивающемуся подъемному мосту, где часовые, пропуская отряд, взяли на караул.
— Левое плечо вперед! Сбить шаг!
Оркестр умолк. Не в ногу прошли по мосту.
А потом отряд спускался с холма по длинной извилистой дороге, ведущей через деревню на станцию. Местные жители, все больше молодые девушки, поодиночке, по две, дожидались по обочинам и шли рядом. Они окликали своих дружков и знакомых, и солдаты, возбужденные крутой переменой в своей судьбе, осмелев, отвечали им, хоть и шли в строю. Равнение держали уже не так строго, а когда вступили в деревню, ряды совсем сбились. После непроглядной тьмы свет редких газовых фонарей на деревенской улице слепил глаза.
Опять заиграл оркестр. Шел уже одиннадцатый час. Но деревня не спала — все высыпали на улицу поглядеть на уходящих солдат. Меж стен домов трубы звучали оглушительно как в ущелье. Солдаты вдруг с изумлением увидели, что они в центре внимания: они так долго приучались считать себя безнадежными ничтожествами, безликой массой, чье дело — слушать и повиноваться. Со всех сторон слышались голоса:
— Эй, Берт!
— До свиданья, Гарри!
— Здорово, Том!
— До свиданья, Джек!
Уинтерборн, шедший в первой шеренге оглянулся: некоторые девушки замешались в ряды, каждая шагала рядом со своим дружком, крепко держась за его руку. Казалось, им очень весело. На редкость нестройная и оживленная толпа проследовала через деревню, опьяненная бодрыми звуками марша, приветственными криками жителей и всяческими знаками внимания.
На железнодорожную платформу никого, кроме военных, не пускали. Когда отряд вливался в ворота, по обе стороны которых стояли пикеты военной полиции, вновь раздался хор голосов:
— До свиданья, Берт!
— До свиданья, Гарри!
— До свиданья, Том!
— До свиданья, Джек!
— Счастливо!
— Возвращайтесь поскорей!
— До свиданья! Счастливо! До свиданья!
Они набились в дожидавшийся их воинский поезд — он должен был по пути подбирать еще и другие отряды. По двадцать человек в каждое купе. Уинтерборну посчастливилось захватить место у окна, выходившего на платформу. Подошел адъютант.
— Уинтерборн! Уинтерборн!
— Да, сэр?
— А, вот вы где. Я вас искал. Комендант говорит, что ваш поезд идет на Ватерлоо, а оттуда, наверно, в Фолкстон.
— Большое вам спасибо, сэр. Так гораздо приятнее — когда знаешь, что делаешь, куда и зачем едешь.
— Вам надо бы получить офицерский чин. Во Франции это будет не трудно.
— Да, сэр, но вы ведь знаете, почему я хотел остаться рядовым.
— Знаю. Но такие люди, как вы, нужны в командном составе. Потери среди офицеров огромные.