Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Добрынин Андрей Владимирович

от протезов, и он всаживал их между стенок расселины, словно неживые предметы. Добравшись до верхнего края обрыва, он совершенно выбился из сил и некоторое время лежал, переводя дыхание, на неудобных каменных выступах, больно вдавливавшихся в ребра. Со стороны усадьбы по-прежнему раздавалась стрельба: бронетранспортер поливал темный массив гор трассирующими очередями. Стрелять ему приходилось вслепую, так как товарищи Корсакова не отвечали на огонь, чтобы не обнаруживать себя. Корсаков поднялся на ноги, сделал несколько неуверенных шагов, но потерял равновесие и упал, больно ударившись о камни.

— Ребята, это я, Винс! — крикнул он, опасаясь, что наемники, заслышав шум, решат, что их обошли, и поднимут стрельбу.

— Давай сюда, — проскрипел из темноты голос Эрхарда Розе.

Корсаков, с трудом заставив себя встать, почувствовал, что вот-вот снова упадет, и сел, прислонившись спиной к валуну, защищавшему его от обстрела со стороны усадьбы. Сняв ботинки, он принялся растирать свои холодные как лед ноги и вскоре услышал голос Розе прямо у себя над головой:

— Винс, ты в порядке? Мы все ждем тебя.

—

Пришлось уходить по реке, и я, кажется, отморозил ноги, — объяснил Корсаков.

Розе успокоил его:

— Ничего, сейчас разотрем, и все пройдет. Рене и Жак тоже промочили ноги, а сейчас уже прекрасно бегают.

Розе принялся энергично растирать правую ногу Корсакова, а тот сосредоточился на левой. Вскоре уколы возобновляющегося кровообращения заставили его застонать сквозь зубы.

— Ничего, сейчас они отойдут, — сказал Розе. — Вставай, обопрись на меня и пошли, а то эти ублюдки очухаются и сядут нам на хвост.

Корсаков не думал, что люди Вахабудина осмелятся полезть в ночные горы после полученной трепки, да и число их изрядно сократилось, однако огонь со стороны усадьбы заметно усилился. По горам, высекая из камней искры и осколки, бил уже не только пулемет бронетранспортера, но и десятки других стволов. Тропа, петлявшая среди скал, была защищена от пуль, но до нее предстояло пройти полсотни метров по открытой местности. Корсаков продолжал ощущать в ногах колотье и зуд, но все же поднялся, цепляясь за валун, и двинулся вперед. Розе подхватил его под руку. Пули посвистывали в воздухе, однако при поддержке Розе Корсаков благополучно добрался почти до самого начала тропы. Он уже услышал приветственные возгласы «близнецов», как вдруг его словно кто-то ткнул сзади в бедро бильярдным кием. «А, черт!» — выругался Корсаков и, споткнувшись, свалился за валун в объятия Фабрициуса. Горячая струя крови побежала по ноге вниз, но отрадно было хотя бы то, что пуля не задела бедренную артерию — в противном случае кровь била бы фонтаном и ее вряд ли удалось бы остановить. Корсаков видел на своем веку множество смертей от ранений в бедро и подумал, что ему повезло: пуля засела в мягких тканях, не задев ни артерии, ни кости, к тому же не оказалась крупнокалиберной, иначе ногу могло просто оторвать.

—. Что такое? — встревоженно спросил Фабрициус, усаживая Корсакова на землю. — Ты ранен? Идти сможешь?

— Ранен, но легко, — ответил Корсаков. — Похоже, даже смогу идти, хотя пуля засела в ноге, я ее чувствую. Помогите мне сделать перевязку.

— Ничего, Винс, мы тебя донесем, если что, — с готовностью заявил Карстен Томас. — Когда горы кончатся, можешь сесть на меня верхом. В детстве мы постоянно играли в «конный бой», и потом мне это пригодилось. Помнишь, тогда, в Африке, Клаус?

— Да, он тащил меня, вернее вез, километров пять, когда меня тоже ранило в ноги. Когда мы добрались до своих, он, по-моему, уже не мог говорить, а только ржал, — подтвердил Байтлих, и «близнецы» разразились беззаботным смехом.

Фабрициус скомандовал:

— Вперед, за мной. Не отставать!

Поддерживаемый Томасом под левую руку, Корсаков захромал по тропе. Позади него шел Байтлих, тоже готовый его поддержать. Каждый шаг отдавался тупой болью в пробитой мышце, но терпеть было можно. Когда группа переваливала через хребет, Корсаков оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на усадьбу. Горевший дом никто и не пытался тушить, на его крыше от жара скрутилась жесть, а из открывшихся провалов в темноту неслись вороха искр. По освещенным пламенем пожара газонам и дорожкам вяло слонялись редкие фигуры, уже не стреляя по горам — видимо, открывшаяся в усадьбе картина погрома ошеломила этих людей. Однако Корсаков заметил, что бронетранспортер движется по дорожкам к западной границе усадьбы, проходившей у подножия гор. Видимо, экипаж хотел высадить группу преследования, но сделать это ему не удалось: грохнул взрыв, тяжелую машину слегка подбросило в воздух, а затем она ткнулась носом в землю, словно усталая лошадь, припавшая на колени. На звук взрыва обернулись и товарищи Корсакова.

— Что это было? — изумленно спросил Розе.

— Мина, старина, обычная противотанковая мина, — откликнулся Терлинк. — Я же их не израсходовал в самом начале дела, потому что нам пришлось работать из гранатометов. Ну и чтобы не таскать с собой это добро, я чуть задержался, когда мы отходили к горам, и расставил мины на дорожке. Ясно ведь было, что они рано или поздно прорвутся через ворота и покатят за нами. Я столько этих кастрюль расставил в Африке, что поставить четыре штуки для меня — секундное дело.

— Что же, Рене, сегодня ты сделал самое главное, — заметил Фабрициус. — Как командир группы, я намерен потребовать для тебя поощрения у начальства.

— Дождешься от них, как же, — пробурчал Тер-линк.

Когда группа спустилась с хребта и зашагала по ровному плато, «близнецы» перестали поддерживать Корсакова, Томас пригнулся и сказал:

— Ну, Винс, садись мне на плечи.

— Ты что, серьезно? — удивился Корсаков.

— Конечно, серьезно. Не зря же я такой бестолковый — я должен был родиться верблюдом! — И Томас рассмеялся собственной шутке.

Корсаков отдал Байтлиху винтовку, рюкзак, подсумки с оставшимися боеприпасами и послушно вскарабкался Томасу на спину.

— Ну, вперед! — бодро прокряхтел «близнец». — Сейчас бы пивка с горохом и салом — как бы я тогда пернул для ускорения!

Рипсимэ сидела в своем медпункте и время от времени принималась плакать. Застав ее за разговором с наемником, отец наговорил ей множество обидных слов, и теперь она в одиночестве предавалась занятию, хорошо знакомому всем несправедливо обиженным людям: подбирала убедительные возражения на упреки отца. «Я просто поговорила с ним, вот и все! — горячо доказывала Рипсимэ воображаемому собеседнику. —

Мы не должны вести себя как дикари и шарахаться от европейцев. В конце концов, мы такие же христиане, как они, а наша культура древнее на тысячу лет». — «Вот именно — у нас своя культура, — рычал отец. — Наши женщины не болтают запросто с какими-то проходимцами. Ты не маленькая и должна понимать: он хочет от тебя только одного. Не забывай, вокруг люди — что они скажут о тебе, о твоих родителях?» — «Отец, я уже выросла и могу общаться с другими людьми, пусть это даже мужчины. Если они не позволяют себе ничего лишнего, то что тут плохого? Вспомни, я ведь работала с ранеными в военном госпитале!» — «То были раненые, а не здоровенные быки, как здесь. Что за вред от раненого? Сам бог велел проявлять к нему милосердие, а в каком милосердии нуждался тот тип, который любезничал с тобой? Разве ты не знаешь, что за нравы в Европе? Тебя, неопытную дурочку, мигом охмурят и бросят. Все будут считать тебя шлюхой — ты подумала о том, что за жизнь тебя ждет? Не забывай, где ты живешь. Нам здесь и так несладко, а если ты еще запачкаешь свое имя, да и мое заодно? Нас и вовсе сживут со свету. А может, ты надеешься, что тебя возьмут в Европу?» И в ушах Рипсимэ вновь раздавался язвительный смех отца. «А может.и возьмет, — разве я так уж плоха?» — мысленно произносила Рипсимэ возражение, которого никогда не осмелилась бы произнести вслух. «Короче говоря, если я еще раз увижу, как ты болтаешь с этим бандитом, то запру тебя дома, так и знай. Обойдемся без твоих денег! А потом выдам тебя замуж за первого, кто захочет жениться на такой бесстыжей дуре». Рипсимэ вновь видела, как отец, уничтожающе сверкнув глазами, вылетает из медпункта в коридор, с треском захлопнув за собой дверь, и в очередной раз заливалась слезами. В сущности, она ничего не могла противопоставить доводам отца. Если бы ее спросили напрямик, признает ли она их верность, ей пришлось бы ответить утвердительно — таковы уж были ее воспитание и склад ее ума. Однако сердце недвусмысленно подсказывало ей, что от мужчины, который так почтительно и галантно разговаривал с нею, она не должна ожидать ничего плохого. Она сразу выделила его из всех его товарищей, потому что он один не бросал на нее голодных взглядов, не отпускал шуточек, сопровождавшихся гнусным хохотом, и даже, кажется, ее не замечал. Однако во время беседы Рипсимэ читала в его глазах искреннее восхищение, и это было ей чрезвычайно лестно. Она знала, что перед ней стоит не обычный человек — его спокойные синие глаза, крепкая фигура, непринужденная речь действовали на Рипсимэ успокаивающе. В его присутствии она чувствовала себя защищенной. И в то же время этот человек внушал ей какой-то безотчетный страх — она боялась не его самого, не дерзкого поступка с его стороны, а того, что может с ним произойти, потому что исходившее от него почти сверхъестественное спокойствие могло порождаться только презрением к жизни.

Ночь прошла спокойно. Ближе к утру Рипсимэ, не раздеваясь, прилегла вздремнуть на диванчике в комнате отдыха для медперсонала. Проснулась она уже засветло по звонку будильника и решила до приезда врача из Мешхеда принять душ, чтобы освежиться и прогнать сонную одурь. Врач приезжал каждый раз, когда группа европейцев куда-то выезжала. Рипсимэ понимала, что врач ожидает раненых — недаром к ее скромному медпункту примыкала неплохо оборудованная операционная.

Избалованные европейские дамы, несомненно, ужаснулись бы, взглянув на безукоризненно чистые платье и белье Рипсимэ — такую одежду в Европе носили, должно быть, лет триста назад, да и то простолюдинки. Однако, взглянув на обнаженную Рипсимэ, любая европейская богачка отдала бы все свои самые изысканные туалеты и самые дорогие украшения хотя бы за одно из достоинств робкой христианской девушки из безвестного восточного захолустья: за безукоризненную пропорциональность ее фигуры, за ее упругую золотистую кожу, словно светящуюся изнутри, за полную высокую грудь, за крошечные округлые ступни../ Зеркало на стене душевой было слишком маленьким для того, чтобы Рип-симэ могла увидеть себя с головы до пят, однако оно позволяло ободряюще улыбнуться собственному отражению. Полные, красиво очерченные губы разомкнулись, открыв сияние ровных жемчужных зубов, бархатные черные глаза лукаво прищурились, и Рипсимэ неожиданно показала себе язык. Взбодрившись после контрастного душа, она решила, что унывать не стоит — неужели такая девушка, как она, не сможет заставить события подчиниться своей воле? «Все будет так, как я захочу», — подумала Рипсимэ. Она наливала себе в чашечку кофе из кофеварки, когда с улицы донесся шум моторов. Посмотрев в окно, она увидела, как в облаках пыли подъезжают джипы: впереди четыре военных, а в конце — «Тойота», на которой обычно приезжал на фабрику врач. Видимо, машины встретились на дороге и продолжили путь вместе. Военные джипы, обогнув здание, скрылись из виду, направляясь в гараж. Рипсимэ успела сосчитать сидевших в них вооруженных людей в запыленной камуфляжной форме и в темных очках: при выезде их было семеро, а теперь стало на одного меньше. Сердце Рипсимэ сначала замерло в груди, сдавленное испугом, затем бешено заколотилось, но тут она увидела, как из «Тойоты», остановившейся у входа в здание, выскочил шофер, обежал машину, открыл переднюю дверцу и засуетился, помогая выбраться наружу человеку с перевязанной ногой. Рипсимэ узнала Корсакова и вскрикнула от радости: во-первых, оттого, что он жив, а во-вторых, ему явно предстояло теперь совершенно легально пребывать некоторое время под ее опекой, и даже отец против этого не сможет ничего возразить. Правда, в следующее мгновение Рипсимэ устыдилась столь эгоистических мыслей, подумав о том, что раненому, конечно же, очень больно, и, чего доброго, он теперь навсегда останется хромым. Поддерживаемый с двух сторон шофером и врачом, Корсаков заковылял ко входу в здание, а Рипсимэ бросилась им навстречу. Увидев девушку в коридоре, врач повелительным жестом отправил ее обратно в медпункт: