Смерть и креативный директор
Шрифт:
А потом настали дни, когда она радовалась, что ей есть куда уходить – сбегать? – по утрам из дома.
На момент, когда гендиректор собрал коллектив редакции в единственной просторной комнате на восемь журналистских столов, из которых занято теперь было только три, с тем чтобы объявить подчиненным безрадостную новость, Олеся уже проживала в своей малогабаритной квартире, вернувшись со съемной. И радовалась, что год назад не поддалась порыву пригласить Янека к себе.
Они собирались расписаться, но все откладывали почему-то. Точнее не почему-то, а по причине: постоянно находились какие-то более важные дела в сравнении с двадцатиминутной
Ей мечталось о пышной свадьбе с множеством гостей, о свадебном путешествии в какую-нибудь экзотическую страну и, конечно, венчании в церкви, но это немного погодя. Но непременно.
Положив голову ему на колени, а ноги в пушистых тапочках водрузив на мягкий подлокотник дивана, Олеся рассуждала вслух, рисуя эти волшебные картины. Ян снисходительно улыбался, гладя узкой ладонью ее по коротко стриженным рыжевато-русым волосам и соглашаясь.
Ни он, ни она о ребенке не заговаривали, но Олеся считала, что ребенок – это естественное следствие счастливого брака, а она намеревалась в браке быть счастливой. Видимо, Янек придерживался такого же мнения – как думалось Олесе.
Ян снимал жилплощадь не потому, что был приезжий. У его родителей имелась трехкомнатная, где он и был прописан. Но он неплохо зарабатывал, сделавшись к тридцати двум годам классным программистом, и мог себе позволить не только финансовую независимость, но и территориальную.
А еще у него был двухлетний «опель», навороченный комп и много дорогих шмоток в платяном шкафу. Он был строен, гибок, светловолос и красив до изумления какой-то нездешней скандинавской красотой.
Его мужской шарм зашкаливал, и Олеся искренне не понимала, с какой стати такой классный мужик выбрал ее?! Она, конечно, не уродка, напротив – миловидна и к тому же умна, но рядом с любимым чувствовала себя словно рябая крестьянка, толстогубая и толстоносая, которой милостиво обронил слово молодой хозяин поместья.
Ее чувство к Янеку было похоже на вспышку сверхновой: ошеломляющим, волнующим, радостным. Оттого радостным, что не виделось Олесе преград, чтобы им быть вместе.
Кстати, по паспорту он значился Иваном Алексеевичем Николаевым, но все его звали Ян или Янек – с его подачи, естественно. Он был тщеславен, совсем чуть-чуть, но Олесе это было заметно.
Или, если заметно, то уже не чуть-чуть?
Но она прощала ему эту слабость как общечеловеческую.
До сих пор она помнит их первую встречу. Редакция «Путей и троп» занимала часть второго этажа бизнес-центра, а ей понадобилось подняться на третий, чтобы у Алика Толубеева, дизайнера глянцевого айтишного журнала, слить на флешку хитрую прогу, которую тот наотрез отказался прислать ей через интернет. Там она и застала Яна, зашедшего перекинуться парой слов с бывшим однокурсником по пути от потенциального нанимателя на выход. С нанимателем они тогда ни о чем не договорились, но было время, когда Янек не уставал повторять, что те полчаса, потраченные на пустое собеседование, плюс дорога туда и обратно окуплены во сто крат встречей с девушкой его мечты. Подразумевай – с Олесей.
Раньше при этом воспоминании Олесю окатывала теплая волна счастья. Сейчас – щемящая боль и, пожалуй, была в этой боли некая часть стыда.
Когда Ян в первый раз ее ударил, ей тоже было стыдно. Но это потом, некоторое время спустя. А сначала было больно и было страшно.
Схватившись
Слезы брызнули – не от боли, а от острой обиды. В голове воцарился сумбур. Она не могла понять, что произошло.
Почему? За что?! Я же так тебя люблю, милый!.. Так люблю!.. Как ты мог меня ударить, если я тебя так люблю?.. Не понимаю!..
Был какой-то пустяковый спор по совершенно ничтожной причине, вечером, после ужина. Олеся пожалела, что его затеяла. Ян взъярился. Моментально, неожиданно, пугающе.
Остыл он довольно быстро. Как ни в чем не бывало, отправился к компьютеру. Олеся закрылась в ванной плакать. Он ее не пытался оттуда вытащить, хотя она ждала. Спать легла на диванчике в кухне. Долго не могла успокоиться, размышляя, как оценить происшедшее, и как ей вести себя дальше.
Самое поганое – на донышке души затаился страх. Олеся теперь боялась этого человека.
Наутро были от него извинения и сожаления, и оправдания, и она начала надеяться, что все не так плохо. Но его оправдания быстро перешли в обоснования, и этим он примирение испортил. А в завершение проговорил: «Кстати, ты сама виновата. Могла бы и не задираться с мужчиной». И улыбнулся торжествующе – последнее слово опять за ним.
К его несправедливым придиркам и обидным репликам Олеся успела притерпеться за год – обращала в шутку или притворялась, что не расслышала. Но сегодня ведь совсем другое дело, верно?
И она произнесла приготовленную бессонной ночью фразу: «Если это повториться, нам придется расстаться».
На скулах любимого заходили желваки. Он кисло улыбнулся. Олеся давно заметила, что ему невыносимо ощущать себя виноватым. «Пора на работу, – бодро проговорил он. – Подбросить не смогу, сегодня мне в другую сторону».
Олеся и днем не перестала размышлять, с чего вдруг у Янека произошел такой срыв, и сделала грустный вывод, что, наверно, он прав – доля ее вины в происшедшем имеется. Чем-то она его раздражает, вот только понять бы, чем? Похоже, его недовольство копилось весь год, а вчера взяло и выплеснулось бесконтрольно.
Пошарила в интернете, нашла несколько публикаций о домашнем насилии. И выяснила: так бывает. В смысле – не с первых дней совместной жизни начинается рукоприкладство. Ему предшествуют избиения моральные. Садист кайфует от издевок, но со временем ему становится недостаточным мучить жертву словесно. Особенно если он уверится в своей безнаказанности.
Ни при чем твои несовершенства, Олеся, не нужно копаться в себе.
И еще узнала: жди рецидива.
Ждала недолго. Кажется, не удивилась. Снова было страшно.
Наутро, позвонив шеф-редактору, отпросилась на полдня. Собрала вещи и уехала в свою однушку, радуясь, что вещей немного, а еще тому, что синяк на скуле почти незаметен под пудрой.
Постепенно жизнь в своем бытовом аспекте наладилась и вошла в спокойную колею. Работа в редакции помогала отвлечься, а трудный период относительного безденежья, наступивший после закрытия газеты вплоть до первых финансовых поступлений от случайных заказов на макеты для полиграфии, Олеся преодолела стоически, посадив себя на овсянку, макароны и молоко. Родителям жаловаться не хотела, Татьяне – тоже.