Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве
Шрифт:
Свершается Церковь, когда
Друг другу в глаза мы глядим
И светится внутренний день
Из наших немеющих глаз:
Семью ли лучами звезда,
Очами ль сверкнул Серафим,
Но тает срединная тень,
И в сердце сияет алмаз.
Начертано Имя на нем:
Друг в друге читаем сей знак;
Взаимное шепчем Аминь,
И Третий объемлет двоих.
Двоих знаменует огнем;
Смутясь, отступаем во мрак…
Как дух многозвезден и синь!
Как мир полнозвучен и тих!
Церковь – это не общественный институт, это – способ существования, образ бытия и вместе с тем тот организм, где невозможно пребывать изолированно от других его членов, вне соучастия в жизни друг друга. Нужно сказать, что и сам человек не является этакой «монадой, лишенной окон» или элементарной частицей общественных отношений. Каждый из нас, взятый по отдельности, мало что собой представляет, но как член Церкви каждый человек потенциально – бог по благодати, тот, кто способен к преображению действительности, к изменению существующего порядка вещей. Поэтому действительно наше спасение в ближнем и спасение ближнего в каждом из нас. При этом вне Христа мы обречены лишь на вечный поиск того, кто рядом, и если Он нас не соединит, то мы даже не сможем узнать друг друга, мы так и останемся по сути чужими людьми. И наоборот, если наша жизнь церковна, то и в смерти своей мы откроемся тому, кем мы жили здесь, на земле, чья радость и чье страдание были для нас нашей радостью и нашим страданием.
Когда мы молимся о спасении души усопшего и его всецелом восстановлении после преображения мира в конце времен, мы должны отдавать себе отчет в том, что сама возможность этого восстановления куплена ценою Крови Христовой. Поэтому мы придаем особое значение поминовению за Божественной литургией, при совершении Таинства Евхаристии, Таинства Тела и Крови Христовой. Нет выше молитвы, чем евхаристическая молитва, во время которой мы становимся причастниками Бога, то есть имеем с Ним общую часть, разделяем с Ним само
Слово «литургия» греческого дохристианского происхождения, и его можно перевести на русский язык как «общее дело». В Древней Греции у каждого свободного жителя города-полиса была почетная обязанность – участвовать в благоустройстве своего родного города. Богатые граждане снаряжали флот, жертвовали на строительство, кто не имел такой возможности, участвовал в общественных работах, главное, что никто не оставался безучастным. Это и называлось в Древней Греции общим делом – литургией. С приходом христианства литургией стали называть главное богослужебное действо Церкви, которое поистине и стало общим делом для христиан всех веков. Поэтому литургия – это и есть то, что соединяет нас друг с другом: от века скончавшихся и ныне живущих, почитаемых святых и простых верных христиан.
В силу всего нами сказанного давайте остановимся подробнее именно на евхаристическом поминовении усопших. В числе прочих о древности практики заупокойного поминовения за Евхаристией нам свидетельствуют слова святителя Кирилла Иерусалимского, жившего в середине IV века: «После поминаем и прежде почивших, во-первых, патриархов, пророков, апостолов, мучеников, чтобы их молитвами и предстательством принял Бог моление наше. Потом и о преставльшихся святых отцах, и епископах, и вообще о всех из нас прежде почивших, веруя, что превеликая будет польза душам, о которых моление возносится в то время, как святая предлежит и страшная Жертва». И далее святитель продолжает: «Хочу я вас и примером уверить. Ибо я знаю, многие говорят: какая польза душе, с грехами или без грехов отходящей от миpa сего, если она поминается в молитве? и что если бы какой царь послал досадивших ему в ссылку, а их ближние потом, сплетши венец, принесли бы ему оный за терпящих наказание, то не сделал ли бы он им облегчение наказания? Таким образом, и мы за усопших, если они и грешники, принося Богу молитвы, не венец сплетаем, но Христа, закланного за наши согрешения, приносим, умилостивляя за них и за нас Человеколюбца Бога» («Тайноводственные поучения». Поучение 5-е).
Во времена святителя Кирилла Иерусалимского поминовение совершалось лишь во время чтения анафоры [11] – это наиболее древнее и самое главное поминовение из всех существующих и поныне в Церкви. В дальнейшем чин Божественной литургии получил свое развитие, и на сегодняшний день заупокойное поминовение совершается в следующих местах чинопоследования: на проскомидии, на ектеньях [12] и, как уже было отмечено, во время чтения анафоры. Проскомидия – это начальная часть Божественной литургии, целью которой является приготовление хлеба и вина к последующему их преложению в Тело и Кровь Христовы. Данное приготовление сопровождается поминовением, имеющим глубокое символическое значение. Выглядит это следующим образом: в центр дискоса [13] , который символизирует вселенную, кладется вырезанный из просфоры кубической формы агнец, символизирующий Христа, и вокруг него возлагаются частицы, вынутые в память Богоматери и святых, а также живых и усопших членов Тела Христова. Когда священник вынимает из специально заготовленной просфоры частицу за отошедших в иной мир христиан, он произносит следующие слова:О памяти и оставлении грехов святейших патриархов и блаженных создателей святаго храма сего (аще во обители: святыя обители сея) [14] .
Помяни, Господи (имярек).
И всех в надежде воскресения, жизни вечныя и Твоего общения усопших, православных отец и братий наших, Человеколюбче Господи [15] .
Вынутые частицы уже в конце литургии после причастия высыпаются в евхаристическую Чашу с Кровью Христовой со словами:
Омый, Господи, грехи всех поминавшихся зде Кровию Твоею Честною и молитвами святых Твоих [16] .
В нашей практике служения литургии проскомидия совершается священнослужителями в алтаре «тайно», в это время на клиросе читаются службы третьего и шестого часов, и большинство верующих не слышат молитв, читаемых священником, но их участие в поминовении заключается в написании и подаче записок, по которым поминаются усопшие при совершении проскомидии. Более того, зная, что в это время в алтаре совершается поминовение, каждый может, стоя в храме, в сердце своем молиться за своих живых и усопших родных и близких людей. Следующее поминовение, которое совершается за литургией, – это поминовение, происходящее во время особых просительных молитв – ектений. У многих прихожан на слуху следующие слова:
Еще молимся о блаженных и приснопамятных святейших патриарсех православных и создателех святаго храма сего (в монастыре: и создателех святыя обители сея), и о всех прежде почивших отцех и братиях, зде лежащих и повсюду, православных [17] .
В этих словах церковная община поминает отошедших в мир иной своих пастырей и тех, кто в разные времена составлял ее приход. Для понимания этих слов нужно учитывать и то, что православные храмы, начиная еще с эпохи гонений, часто ставились на месте погребений христиан или же просто на кладбищах, поэтому в поминовении за литургией и во время других служб суточного круга есть эти слова о тех, кто покоится «здесь», рядом с храмом.
В те дни, на которые не попадает праздник или память особо чтимого святого, произносится отдельная заупокойная ектенья, знакомая многим еще и по обрядам панихиды и отпевания. На заупокойной ектенье возможно поименное поминовение усопших во всеуслышание. Но центральным поминовением в Церкви является все же поминовение во время кульминации литургии – чтения анафоры, иначе ее называют еще Евхаристическим каноном, который так же, как и проскомидия, в современной практике совершается священнослужителями в алтаре «тайно», молящиеся в храме верующие слышат лишь отдельные возглашаемые фразы этой главной евхаристической молитвы.
Мы остановимся с вами только на тех местах Евхаристического канона, которые непосредственно касаются заупокойного поминовения. Давайте обратимся к тексту самой распространенной в православном мире литургии свт. Иоанна Златоуста. Наиболее важным моментом литургии является призывание Святого Духа на предлежащия Дары , после чего священник благословляет их и делает земной поклон перед Святыней Тела и Крови Христовой, а затем начинается поминовение святых и прежде почивших христиан:Еще приносим Ти словесную сию службу, о иже в вере почивших, праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех, и о всяком дусе праведнем в вере скончавшемся [18] .
Далее поминаются Матерь Божия, Иоанн Креститель, святые, а затем поименно поминаются усопшие и произносятся следующие слова:
И помяни всех усопших о надежди воскресения жизни вечныя. И упокой их, идеже присещает свет лица Твоего [19] .
После чего поминаются уже члены земной Церкви. В литургии мы видим символическое осуществление слов первосвященнической молитвы Господа из приведенного выше евангельского фрагмента о подлинном единстве по образу Пресвятой Троицы, которое дано нам во Христе. В этом единстве каждый причастен другому лишь в той мере, в какой он причастен Христу, и более того, каждый является самим собой лишь в той мере, в какой он посвящает себя другому. Как мы видим, покинувшие наш мир христиане не исключаются из общей картины мироздания, но присутствуют наравне с теми, кто еще не прошел свой земной путь до конца. В основе этого единства лежит христианское понимание любви, которая по своей природе жертвенна, так как сопричастна Жертве, принесенной Христом за всех, чтобы каждый из нас смог преодолеть свое эгоцентричное, всегда маленькое «я» и вместить в своем сердце весь мир.
Слово «евхаристия» переводится как «благодарение», и заупокойное поминовение в Таинстве является частью этого благодарения. То есть наше причастие Божественному Естеству Господа – это наш ответ на дар бытия, который мы получили от Бога, и мы верим в то, что благой Его Промысел не оставит нас наедине с нашим одиночеством и осиротелостью, которые мы испытываем, теряя того, к кому привязались сердцем. И тогда даже саму разлуку мы принимаем как часть дара жизни, как элемент благого Промысла Того, Кого именуем нашим Отцом Небесным.
Нужно сказать, что в христианстве со временем, когда вера и религия стали пониматься многими как частное дело, само спасение человека для многих стало тем, что касается лишь его одного, что лежит лишь в рамках его индивидуальной ответственности. Здесь каждый познает Бога как бы в одиночку, самостоятельно, в рамках той религиозной традиции (конфессии), которой он принадлежит. Если придерживаться такого понимания спасения, то картина целиком выглядит следующим образом. Христианин, который в своей жизни искал Царствия Божьего и правды Его, по смерти обретает искомое в полноте. Но если он жил лишь для себя, ни в чем себе не отказывая и не имея достаточного упования и веры во Христа, то по окончании земного пути такой человек справедливо попадает в ад. Таков его жизненный выбор, таково его самоопределение в вечности. Принимая данное понимание спасения, мы вынужденно приходим к мысли о неуместности заупокойной молитвы. Так как унаследовавшему Царство Небесное более уже ничего не нужно, а тому, кто осужден на вечную муку, уже ничто не поможет, так как любое вмешательство будет, с одной стороны, нарушением свободы воли умершего, с другой – Божественной справедливости. Такова логика заупокойной молитвы, установившаяся в западном христианстве. Но в силу того, что традиция да и просто здравое нравственное чувство все же указывают на необходимость молитвы об умерших, в Римско-Католической Церкви достаточно широко распространено заупокойное поминовение, и связано оно в первую очередь с учением о чистилище. Традиционное католическое богословие говорит о том, что грешник после смерти попадает в ад, праведник – в рай, человек же, не согрешивший смертно, но при этом не имеющий достаточных заслуг перед Богом, попадает в чистилище, где он подвергается временному наказанию. Именно для тех, кому положено очищение после смерти, и нужны молитвы Церкви, чтобы сократить срок пребывания в чистилище. При этом молитвы о тех, кто достиг спасения и разделяет блаженство с праведными в раю, или же о тех, кто осужден на вечное проклятие, бесполезны. Такова приблизительная схема отношения к заупокойному поминовению в Римско-Католической Церкви. Отцы Реформации, такие как Мартин Лютер и Жан Кальвин, отвергли учение о чистилище, но сохранили саму логику рассуждения относительно молитвы об усопших. Таким образом, пытаясь вернуться к истокам христианства, справедливо отвергнув учение о чистилище, протестанты вообще упразднили возможность заупокойного поминовения.
Для православного подхода к молитве об усопших, так же как и для протестантизма, неприемлемо учение о чистилище, но, в отличие от наших инославных братьев, мы исходим из иного представления о человеке и Церкви, о чем мы уже говорили выше. Православное богословие рассматривает каждого из нас как нечто большее, чем просто индивидуум. Подлинная цель церковного поминовения – помочь усопшему приблизиться к Богу, пройти этот путь вместе с ним, так как возможность духовного изменения не ограничивается лишь временем земной жизни, но имеет перспективу в вечности. Бог бесконечен, и тварное существо никогда не сможет полностью уподобиться нетварному Богу, поэтому жизнь вечная – это бесконечное приближение к Богу, постоянное возрастание в Нем в уподоблении Ему. Для человека высокой духовной культуры такое возрастание связано с обретением еще большего блаженства, для человека же, разменявшего себя при жизни на суету и тлен, возможно уменьшение страдания по нашим молитвам. Так и само слово «ад» мы переводим как «место, лишенное света, отдаленное от Бога», то есть как внутреннее состояние богооставленности, «обезбожения». Молитва Церкви воздействует на всех по-разному, в зависимости от той степени познания истины, которой достиг человек в своей земной жизни, но при этом молитва одинаково необходима и для праведника и для грешника. О возможности и даже необходимости молитвенного поминовения грешников среди прочего свидетельствует нам и одна из коленопреклоненных молитв о иже во аде держимых вечерни праздника Пятидесятницы.
Православное исповедание веры XVIII века, известное как Послание Восточных Патриархов, дает нам следующее представление о посмертной участи усопшего: «Веруем, что души умерших блаженствуют или мучатся по делам своим. Разлучившись с телами, они тотчас переходят или к радости, или к печали и скорби: впрочем, не чувствуют ни совершенного блаженства, ни совершенного мучения. Ибо совершенное блаженство или совершенное мучение каждый получит по общем воскресении, когда душа соединится с телом, в котором жила добродетельно или порочно». Следовательно, между так называемым частным судом и всеобщим (Страшным) судом, который по вере Церкви состоится после Второго пришествия Спасителя, существует некий «временной зазор». Поэтому мы верим, что по молитве Церкви и по милосердию Господа участь того, кто осужден после смерти на частном суде, может быть изменена. Сама же идея всеобщего суда говорит нам о принципиальном единстве всего человечества, где каждый из нас является неким уникальным «элементом» целого, его соучастником, и поэтому не может существовать отдельно, вне взаимодействия с другими участниками бытия. Поэтому спасение человека от осуждения смерти возможно не в силу отбытия наказания, не в силу некоего механизма очищения, но в силу молитвы Церкви, то есть в силу бесконечного доверия со стороны Бога к Церкви, с которой Господь разделяет Свой Суд. Двенадцать апостолов будут судить двенадцать колен Израиля, это значит, что на всеобщем суде полнота Церкви, возглавляемая Богочеловеком Христом, выносит суд всему человечеству, которое окончательно примиряется с Богом.Жизнь с избытком
Даже если мы рассматриваем жизнь исключительно как биологическую реальность, даже в таком случае она продолжает в действительности оставаться для нас постоянной загадкой, жизнь содержит в себе некую тайну, неподвластную нашему рассудку.
Одним из ключевых и наиболее часто встречающихся слов в православном заупокойном богослужении является слово «жизнь». Именно дарования жизни усопшему мы молитвенно просим у Бога. Нужно сказать, что это слово, в свою очередь, является и одним из самых многозначных слов в русском языке. Мы говорим: жизнь на Земле; жизнь человека; жизнь, прожитая зря; в этих словах нет жизни; живой взгляд; книга написана живым языком; животрепещущий вопрос и т. д. Наверное, невозможно в полноте объять все значения и коннотации этого слова, да и такая цель перед нами не стоит. Но несмотря на все разнообразие и различие контекстов словоупотребления, есть в нашем понимании жизни что-то такое, что при любом объяснении ускользает, остается невысказанным и неопределяемым. Даже если мы рассматриваем жизнь исключительно как биологическую реальность, даже в таком случае она продолжает в действительности оставаться для нас постоянной загадкой, жизнь содержит в себе некую тайну, неподвластную нашему рассудку. И здесь нужно признаться в том, что, несмотря на многочисленные попытки, жизнь невозможно свести лишь к совокупности физических и химических процессов, такой подход весьма ограничен. В любом живом организме есть то, что нельзя объяснить действием этих сил, то, что составляет саму специфику жизни. Жизнь невозможно синтезировать искусственным образом. Нам известно, что можно синтезировать белок, но вне живого организма он не будет проявлять признаков жизни. Поэтому распространенное определение жизни как способа существования белковых тел, данное Фридрихом Энгельсом в «Диалектике науки» [20] и вошедшее потом во многие советские медицинские словари, должно признать недостаточным. Скажем еще раз: жизнь – это тайна, и эта ее таинственность и неповторимость в значительной степени определяют ее ценность. В особенности это относится к жизни человека. Одним из главных достижений современной цивилизации – возможно, самым главным ее достижением – является осознание человеческой жизни как непреходящей ценности. В этом, вероятно, заключается самая важная правда нашего времени. Но есть здесь и обратная сторона, о которой мы говорили в самом начале нашего разговора: еще никогда смерть не воспринималась человеком так трагично, как сейчас. Та борьба за жизнь, которую ведет современный мир, используя весь научно-технический арсенал нашей цивилизации, приводит лишь только к еще большей драматизации ситуации. Смерть становится для нас еще страшнее. Одна из причин такого положения вещей – ограниченность имеющего теперь повсеместную распространенность секулярного подхода к пониманию феномена жизни. Не будем вдаваться в излишние подробности, лишь отметим, что одна из характерных черт такой мировоззренческой позиции – нежелание видеть в подходах к осмыслению жизни духовную составляющую. Жизнь человека здесь в первую очередь – это жизнедеятельность человеческого организма, жизнь его тела, которое понимается исключительно как биологический механизм.
Нужно сказать, что для библейской антропологии не характерно явным образом разграничивать в человеке душу и тело и тем самым подчеркивать сложность и двусоставность человеческой природы. Священное Писание рассматривает человека как целое, как совокупное единство души и тела. Для нас это означает, что человеческая жизнь, помимо внешнетелесного, имеет еще и неразрывно с ним связанное внутреннее духовно-нравственное измерение. Поэтому и наша смерть – это не просто разделение души и тела, но глубокий конфликт между поврежденной грехом человеческой природой и нашей личностью, вызванной Творцом из небытия для вечной жизни. Тело, разрушаемое смертью, – это часть самого человека, часть его собственной идентичности; теряя тело, каждый из нас теряет возможность пребывать в полноценном общении с другим человеком, со своим ближним. Мы уже неоднократно говорили, что именно сосуществование с другими делает каждого из нас человеком в подлинном смысле слова, и смерть в данном случае являет собой существенное препятствие, рождая в нас подобное разделение. Для разрешения этого конфликта мы нуждаемся в воскресении мертвых, начало которого – как и сама возможность подлинных взаимоотношений между людьми – дано нам во Христе. Известный современный богослов митрополит Иоанн Зизиулас пишет о понимании жизни следующее: «Мир может жить, только пребывая во взаимоотношениях, в общении с Богом. Смерть – разрыв этих отношений, и, наоборот, разрыв этих отношений означает утрату жизни. Это равнозначно утверждению: смерть – как противоположность жизни – означает разрыв отношений с Богом. Поэтому везде, где прерывается общение с Богом, – смерть, а где смерть, там утрата жизни, иными словами, несуществование» («Общение и инаковость. Новые очерки о личности и церкви»). А в Послании апостола Павла к Филиппийцам мы встречаем еще более парадоксальное высказывание: для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1: 21).
Нужно сказать, что такое понимание бытия подтверждается и самим Евангелием, которое неоднократно говорит нам о Христе как об Источнике жизни: Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков (Ин. 1: 3–4) – или даже как о самой Жизни: я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14: 6). И раз уж мы заговорили о Евангелии, давайте обратимся к тому отрывку, который читается в большинстве случаев на заупокойном богослужении.