Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
Шрифт:
– Трудно сказать, – все так же спокойно промолвил священник, – однако мне кажется, что одному из них они понадобятся в самом недалеком будущем.
Он исчез в темном проеме коридора, и изумленный журналист пошел дальше. Еще более его смутил маленький инцидент, имевший место, когда он вернулся в отель, чтобы доложить своим клиентам-миллионерам об исполнении возложенной на него миссии. В зал, полный цветов и птичьих клеток, приютивший трех неприветливых старых джентльменов, вела мраморная лестница, уставленная позолоченными нимфами и тритонами. И вниз по ступеням этой лестницы стремительно бежал некий черноволосый молодой человек со вздернутым носом и цветком в петлице. Прежде чем журналист успел занести
– Я Поттер, секретарь старика Гидеона, – прошептал он. – Между нами говоря, готовится решительный удар, не правда ли?
– Я пришел к заключению, что циклопы что-то затевают в своей пещере, – уклончиво ответил Бирн. – Но помните: циклоп хоть и великан, но у него только один глаз. Я думаю, что социалисты…
Пока он говорил, секретарь слушал его с лицом, похожим на лик монгольского истукана; это каменное выражение удивительно не соответствовало его подвижным ногам и вертлявой фигуре. Но, когда Бирн произнес слово «социалисты», глаза молодого человека округлились, и он быстро сказал:
– Что общего… Ах да, простите, я, наверно, ошибся. Так легко спутать пещеру с холодильником!
С этими словами странный молодой человек исчез, а Бирн продолжил подниматься по лестнице, причем его недоумение все усиливалось.
Войдя в холл, он заметил, что к компании, заседавшей в углу, присоединился еще один человек – с угловатым лицом, редкими волосами соломенного цвета и моноклем в глазу. Звали его Нэрс, и вопросы, с которыми он обратился к Бирну, свелись, главным образом, к выяснению количества членов революционной организации. Бирн был мало осведомлен в этой области и поэтому ответил весьма кратко. Вскоре все четыре джентльмена встали, и тот из них, кто меньше всех говорил, счел нужным произнести заключительное слово.
– Спасибо, мистер Бирн, – сказал Стейн, снимая свое пенсне. – Нам остается только констатировать, что у нас все подготовленно. Завтра в полдень полиция арестует мистера Элиаса на основании улик, которые я предъявлю. Не позднее вечера все трое будут в тюрьме. Как вам известно, я пытался предотвратить подобный исход. Полагаю, это все, джентльмены.
Однако мистеру Джекобу П. Стейну не удалось воплотить на следующий день свое намерение. Не сделал он этого потому, что на следующее утро он был мертв. Вся остальная часть программы также не была выполнена в силу некоторых обстоятельств, о которых Бирн прочел в газете. Там было напечатано гигантскими буквами: «Кошмарное тройное убийство. Три миллионера убиты в одну ночь». Далее следовали более мелким шрифтом разные фразы, обильно приправленные восклицательными знаками. Все трое были убиты примерно в одно и то же время, но в различных, весьма отдаленных друг от друга местах. Стейн – в своей роскошной вилле в сотне миль от побережья, Уайз – неподалеку от своего маленького бунгало, на берегу океана, где он наслаждался морским воздухом и незамысловатой жизнью, а старик Гэллоп – в роще, возле своей загородной усадьбы.
Не было никаких сомнений, что каждой из трех смертей предшествовала яростная борьба. Труп Гэллопа, огромный и страшный, был найден висящим в маленькой роще среди изломанных ветвей, которые обломились под его тяжестью. Он походил на бизона, ринувшегося на острия копий. Уайза, очевидно, сбросили со скалы в море, тоже после долгой борьбы, так как песок на месте преступления был взрыт, раскидан и повсюду виднелись отпечатки его ног. Впрочем, первым предвестником трагедии явились не эти следы, а широкополая соломенная шляпа Уайза, колыхавшаяся вдали на морских волнах и отчетливо различимая с прибрежной скалы. Тело Стейна тоже нашли не сразу. После длительных поисков еле заметный кровавый след привел сыщиков к бане в древнеримском стиле, которую Стейн, имевший склонность
Каковы бы ни были сокровенные мысли Бирна, ему пришлось признаться, что прямых улик против социалистов нет. Одного наличия мотивов для убийства было недостаточно. И, кроме того, он никак не мог себе представить бледнолицего юного пацифиста Генри Хорна в роли жестокого убийцы. Правда, богохульствующего Джейка и язвительного Элиаса он считал способными на все. Полиция и человек, помогавший ей производить дознание (этим человеком оказался не кто иной, как таинственный господин с моноклем, именовавший себя Нэрсом), пришли к тому же заключению, что и журналист, – что в данный момент нет никакой возможности предъявить обвинение в убийстве лидерам заговорщиков. А оправдание их за недоказанностью преступления было бы равносильно величайшему скандалу.
Нэрс решил действовать напрямик и привлечь всех трех к следствию. Он пригласил их на частное совещание и предложил им чистосердечно высказать свое мнение. Совещание происходило на ближайшем из трех мест преступлений – в бунгало на берегу моря, и Бирну разрешено было присутствовать на этом курьезном совещании, напоминавшем одновременно и мирную беседу дипломатов, и скрытый инквизиторский допрос. К удивлению Бирна, один из членов необычной компании, собравшейся за круглым столом в бунгало, был патер Браун, причастность которого к этому делу выяснилась лишь значительно позднее. Гораздо понятнее было присутствие молодого Поттера, секретаря покойного. Но не так понятно было его поведение. Он один был хорошо знаком с местностью и даже до некоторой степени являлся, в отношении всех прочих участников совещания, хозяином. Однако он принимал весьма слабое участие в собеседовании и был чрезвычайно скуп на информацию. Его круглое курносое лицо имело вид не столь горестный, сколь пасмурный.
Джейк Хокет, по обыкновению, говорил больше всех. Разумеется, от такого человека, как он, трудно было ожидать, что он проявит такт и будет вести себя так, словно его и его друзей никто не подозревает в причастности к убийству. Юный Хорн весьма деликатно пытался удержать его, когда он начал поносить трех убитых миллионеров. Но Джейк в любой момент готов был с одинаковым пылом обрушиться и на друзей, и на врагов. Он облегчил себе душу совершенно нецензурным надгробным словом покойному Гидеону Уайзу. Элиас сидел неподвижно и казался безразличным; очки скрывали выражение его глаз.
– Совершенно бесполезно, я полагаю, указывать вам, сколь недостойны ваши замечания, – холодно сказал Нэрс. – Быть может, вы лучше поймете меня, если я скажу вам, что они бесстыдны. Фактически вы признаетесь в том, что ненавидели покойного.
– И вы намерены упрятать меня за это в тюрьму? – усмехнулся революционер. – Ну что ж! Вам придется построить тюрьму всего лишь на миллион человек, если вы захотите посадить всех бедняков, которые имели основание ненавидеть Гидеона Уайза. И вы знаете не хуже меня, что я говорю чистейшую правду!
Нэрс ничего не ответил. Все молчали; наконец, Элиас заговорил, слегка шепелявя:
– Мне кажется, что подобный спор совершенно бесцелен и бесполезен как для одной, так и для другой стороны. Вы вызвали нас сюда либо для того, чтобы мы рассказали вам все, что мы знаем, либо для того, чтобы подвергнуть нас перекрестному допросу. Если вы верите нам, то мы скажем вам, что ничего не знаем. Если вы не верите, то вы должны сказать нам, в чем вы нас обвиняете, либо – если у вас хватит вежливости – держать ваше мнение при себе. Никто из вас не сможет найти ни малейшей улики, указывающей на какую бы то ни было нашу причастность к этому делу. Мы к нему причастны не больше, чем к убийству Юлия Цезаря. Вы не смеете арестовать нас, а верить нам не хотите. Какой же смысл в нашем присутствии здесь?