Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
Шрифт:
Поэтому нижняя часть тела и ноги были видны значительно хуже, зато лицо освещалось прекрасно. И, подчеркивая мертвенную бледность этого лица, золотой крест сверкал и искрился, точно живое пламя.
Когда викарий рассказал историю золотого креста, глубокая складка раздумья, а может быть, и беспокойства пролегла на высоком лбу профессора Смейла. Но женщина, со свойственной ей интуицией, лучше других поняла значение его задумчивой неподвижности. В молчании освещенного свечами подземелья леди Диана внезапно вскрикнула:
– Не прикасайтесь к кресту!
Но профессор уже сделал быстрое, одному ему свойственное движение и склонился над телом. В следующее мгновение все присутствующие отпрянули в стороны,
Как только профессор прикоснулся к кресту, деревянная подпорка, поддерживавшая каменную плиту и слегка согнувшаяся под ее тяжестью, подпрыгнула и выпрямилась, как от толчка. Край каменной плиты соскользнул с нее. И в сердцах, и в желудках всех присутствующих появилось томительное ощущение падения, словно все они проваливались в какую-то пропасть. Смейл быстро откинул голову назад, но было уже поздно. Он повалился к подножию гроба и остался лежать неподвижно, в луже крови. А древний каменный гроб уже стоял закрытый наглухо, как стоял много столетий.
Только обломки деревянной подпорки торчали из-под каменной крышки, напоминая размолотые клыками людоеда кости. Левиафан сомкнул свои каменные челюсти.
Леди Диана смотрела на распростертое тело глазами, в которых сверкал безумный блеск. В зеленоватом сумраке ее рыжие волосы казались пурпурными. Леонард Смайс глядел на нее, и в наклоне его головы все еще было что-то собачье; то был наклон головы собаки, которая смотрит на своего хозяина и лишь частично понимает случившееся с ним несчастье. Таррент и человечек с черными усами застыли в своих обычных мрачных позах, но лица их были желты, как глина. Викарий был, по-видимому, в полуобморочном состоянии. Патер Браун стоял на коленях подле тела и пытался выяснить положение профессора.
Ко всеобщему удивлению, байронический мечтатель Поль Таррент первым пришел к нему на помощь.
– Надо вынести его на чистый воздух, – сказал он. – Мне кажется, его еще удастся спасти.
– Он жив, – тихо ответил патер Браун, – но дела его, похоже, плохи. Вы, часом, не доктор?
– Нет, но я многое видел на своем веку, – сказал тот. – Впрочем, сейчас речь не обо мне. Моя истинная профессия, пожалуй, стала бы для вас сюрпризом.
– Не думаю, – ответил патер Браун с легкой улыбкой. – Я еще на пароходе догадался, кто вы такой. Вы – сыщик, выслеживающий кого-то. Можете успокоиться – теперь крест в безопасности.
Пока они разговаривали, Таррент очень осторожно и без видимого усилия поднял бесчувственное тело и понес его к выходу. Он бросил через плечо:
– Да, крест-то в безопасности.
– Зато мы не в безопасности – вы это хотите сказать? – спросил патер Браун. – Вы тоже верите в проклятие?
В течение следующих двух часов патер Браун находился в каком-то подавленном и задумчивом состоянии. Он помог перенести профессора в маленькую харчевню напротив церкви, поговорил с доктором, который признал рану опасной и угрожающей жизни, но не смертельной, и сообщил диагноз доктора прочим путешественникам, собравшимся за столом в зале харчевни. Но, что бы он ни делал, недоуменное выражение не сходило с его лица. По мере того как выяснялись мотивы, по которым приехали сюда отдельные члены этого пестрого общества, сама катастрофа казалась все более необъяснимой. Леонард Смайс попросту последовал за леди Дианой, а леди Диана приехала сюда просто потому, что ей так захотелось. Они были увлечены одним из тех поверхностных светских флиртов, которые кажутся особенно глупыми из-за того, что претендуют на интеллектуальность. Но романтическая дама была еще и суеверна – трагический конец приключения произвел на нее самое тяжелое впечатление.
Поль Таррент был частным сыщиком. Он, по-видимому, выслеживал флиртующую парочку по поручению мужа или жены, а
Стоя в глубокой задумчивости на площади между харчевней и церковью, патер Браун, к великому своему удивлению, увидел знакомую фигуру, направлявшуюся к нему. Мистер Бун, журналист, имел чрезвычайно жалкий вид; яркое солнце заливало безжалостным светом его потрепанное платье, придававшее ему вид вороньего пугала. Его темные, глубоко сидящие глаза были устремлены прямо на патера Брауна. Священник заметил, что под густыми усами журналиста играет мрачная и даже злобная усмешка.
– Я думал, что вы уехали, – сказал патер Браун довольно резко. – Поезд ушел два часа тому назад.
– Как видите, я не уехал, – произнес Бун.
– Почему же вы остались? – спросил священник почти грозно.
– Стоит ли так поспешно покидать этот рай земной? – ответил журналист. – Тут творятся такие замечательные вещи, что, право, не имеет смысла возвращаться в скучный, пошлый Лондон. Кроме того, без меня в этом деле все равно не обойдутся – я имею в виду второе дело. Ведь я нашел тело, или по крайней мере одежду. Я вел себя весьма подозрительно, не правда ли? Может быть, вы думаете, что я хотел переодеться в его платье. А разве из меня вышел бы плохой священник?
Стоя посередине базарной площади, длинноносый шут внезапно простер к патеру Брауну руки в черных перчатках, пародируя жест священника, благословляющего паству, и произнес:
– Дорогие братья и сестры, придите в мои объятия…
– Что вы там болтаете! – воскликнул патер Браун, постукивая по камням своим зонтиком.
Сегодня он, положительно, был менее терпелив, чем обычно.
– О, вы все узнаете, – стоит вам только порасспросить вашу компанию в харчевне, – огрызнулся Бун. – Этот парень – Таррент, что ли, – подозревает меня только потому, что я нашел платье. А ведь сам он пришел всего минутой позднее меня. Маленький человечек с черными усиками выглядит тоже довольно подозрительно. Если уж на то пошло, то ведь и вы могли убить бедного малого.
Это предположение, казалось, ничуть не задело патера Брауна. Он был просто удивлен и несколько взволнован.
– Вы хотите сказать, что я покушался на убийство профессора Смейла? – спросил он.
– Ничего подобного! – замахал тот руками. – Тут достаточно трупов – можете выбирать любой. Зачем же ограничиваться профессором? Разве вы не знаете, что нашелся человек гораздо более мертвый, чем профессор Смейл? И я, собственно, не вижу, почему именно вы не могли прикончить его тихо и спокойно. Религиозные разногласия, знаете ли… Давнишний, достойный всяческого сожаления раскол в лоне христианской церкви… Вы ведь, кажется, стремитесь опять прибрать к рукам английскую паству?
– Я иду в харчевню, – спокойно сказал священник. – Там мне все разъяснят.
И действительно, вскоре после этого разговора он узнал новость, которая дала новую пищу его размышлениям. Как только он вошел в небольшую залу, где находились все его товарищи по путешествию, растерянное выражение их бледных лиц сказало ему, что случилось нечто еще более страшное, чем несчастье с профессором. Входя, он услышал слова Леонарда Смайса:
– Когда же все это кончится?
– Никогда это не кончится, говорю я вам, – ответила леди Диана, глядя в пространство остекленелыми глазами, – пока мы все не кончимся. Проклятие настигнет нас одного за другим – может быть, и не сразу, как предупреждал несчастный викарий. Но рано или поздно мы погибнем, как погиб он.