Смерть империи
Шрифт:
Горбачев, на вид утомленный, но спокойный и улыбающийся, принял меня в том здании Кремля, где находился Совет Министров и где теперь были устроены служебные помещения президента, Я приехал один, поскольку содержание письма было деликатным и я счел, что в отсутствие коллеги, делающего по ходу записи, разговор получится более откровенным. Мы сели друг против друга за стол заседаний, а Черняев устроился слева от Горбачева в конце стола.
После того, как мы обменялись приветствиями, я объяснил, что мне поручено вручить письмо от президента Буша. Вручив Горбачеву экземпляр на английском, я построчно перевел текст на русский язык. Буш указывал, что он действовал с великой сдержанностью после волнений в Литве и других прибалтийских государствах, однако на него оказывается все больший нажим с тем, чтобы он что–то предпринял.
Когда я закончил читать текст, Горбачев спросил: «Он сказал, что уже предпринял эти шаги или еще предпримет?»
«Он сказал, что предпримет, если…», — ответил я.
Горбачев некоторое время помолчал, потом, ничего не говоря о письме, спросил: «Джек, скажите мне. Какой видится вам ситуация здесь?»
Вопрос застал меня врасплох. Была у меня надежда найти способ и поделиться кое–какими из своих сомнений по поводу его последних решений, только я не ожидал, что Горбачев сам предложит это сделать. Заготовленной речи у меня не было, как не было и указаний, не считая самого письма, но я часто размышлял о различных вещах, которые, похоже, шли не так. Возможность высказаться о них прямо была слишком искусительной, чтобы спасовать.
Говоря, я не делал никаких пометок, но сразу по возвращении со встречи бегло записал основные моменты, и теперь, когда пишу, эти записи приводят в движение мою память. Во–первых, сказал я, я испытываю огромные затруднения, пытаясь выявить разумное обоснование политических мер, принятых им за последние несколько месяцев. Я с давних пор был убежден, что он искренне стремится к фундаментальной реформе у себя в стране, о чем я постоянно уведомлял свое правительство. Между тем, в последнее время я нахожу, что у меня концы с концами не сходятся. Знаю, что он по–прежнему настаивает на продвижении перестройки вперед, и знаю, что это в его интересах и в интересах страны, но то, что происходит у меня на глазах, не отвечает этим представлениям. Факты, похоже, показывают, что его политика изменилась, но я никак не могу сообразить, что могло бы побудить его менять политику, а потому с неохотой допускаю, что это произошло. Однако я никак не могу свести его бесконечные словесные выпады против демократов и против Ельцина с провозглашенной целью перестройки.
Обратившись к Литве и ее соседям, я заметил, что военный нажим поляризовал положение, подорвал переговорную основу и создал потенциал насилия. События там тяжким бременем легли на президента Буша: на него давят Конгресс, пресса и общественность в целом. Я, положим, не верю, что он приказал войскам открыть огонь по телебашне в Вильнюсе, и все же я не понимаю многого из сделанного им или позволенного сделать другим: посылку военных сил, захват зданий, объявление бескомпромиссных ультиматумов. Ничто из этого, казалось, не имело смысла, если целью его был мир. Хорошо понимаю, добавил я, как давили на него, чтобы сила была пущена в ход, только кажется мне, что те, кто давил, не были друзьями ни ему, ни реформе, а потому я не в силах постичь, отчего он поддался, тем более что шагами, им предпринятыми, могли воспользоваться те, кто склонен к насилию.
Он часто подчеркивал, заметил я, что решения следует искать в рамках Конституции, Разумеется, в общем, абстрактном виде с этим спорить никто не станет, но ему следовало бы постараться понять точку зрения людей, считающих, что, коль скоро в Союз их загнали силой, значит они его Конституцией не связаны, Даже в этом случае интересы обеих сторон удовлетворил бы закон о референдуме как событии, решающем, быть отделению или нет. Нынешний закон на самом деле отрицает право на отделение, а не осуществляет его.
Наконец, я обратил внимание, что сторонним наблюдателям вроде меня избранные в прибалтийских государствах лидеры не кажутся грозящими насилием. Они, похоже, понимают, что достичь своих целей способны лишь ненасильственными средствами, и демонстрируют замечательную выдержку. Насилие, свидетелями которого были мы, развязали советские силы, находящиеся под командой Москвы — и всецело в его власти. Я, положим, не сомневаюсь в его приверженности мирному, переговорному решению этих проблем, и все же никак не могу объяснить своему правительству, как последние действия согласуются с его целями.
————
Проговорив так минут пятнадцать, я облегчил душу. Горбачев, который внимательно выслушал весь мой монолог, поблагодарил меня за откровенность без какого бы то ни было признака иронии.
Что же касается моего затруднения с пониманием последних событий в Советском Союзе, то Горбачев призвал меня принять во внимание «полную серьезность» того, что происходит. «Постарайтесь помочь вашему президенту понять, — продолжил он, — что мы на грани гражданской войны.
Моя главная задача как президента предотвратить ее», Временами ему придется делать такое, что могло бы показаться необъяснимым. Следует ожидать периода, когда нужно будет «петлять то туда, то сюда».
Мы живем в обстановке высокой напряженности и обостренных чувств, заметил Горбачев. Многие проблемы взрывоопасны, а силы с большим трудом поддаются контролю. Мы страдаем из–за низкой политической культуры, нет традиции решать вопросы с помощью компромиссов. И все же он вынужден настаивать на том, чтобы политический процесс шел конституционным путем. Сам же он не является ничьим заложником.
Горбачев заявил, что готов вступить в диалоге прибалтийскими лидерами, и кое–какое продвижение с латышам и уже есть. Совместное Горбуновым, председателем Верховного Совета, он подготовил соглашение, и руководитель Коммунистической партии Рубике с ним согласился. С Литвой, впрочем, дела обстоят иначе. Горбачев сомневался, что соглашение достижимо, пока там заправляет Ландсбергис. Прунскене вела дела разумно, и им удалось достичь некоторого прогресса, однако попытка правительства поднять цены позволила Ландсбергису снять ее. Что до Ельцина, то иметь с ним дело трудно. То он вступает в соглашение, то потом от своих слов отказывается, и часто обещает больше, чем способен предоставить. Но он, Горбачев, будет по–прежнему стараться.
В заключение он попросил передать «моему другу Джорджу», что, каким бы бременем ни лежали на нем Персидский залив, германский вопрос и ратификация соглашений по обычным видам вооружений, он будет продолжать действовать так, как обещал. Главное его желание устроить дома все так, чтобы коренные перемены не сопровождались актами насилия, и он никогда не отойдет от поставленных себе целей.
————
Обдумывая позже этот разговор, я поражался контрасту в поведении Горбачева на людях и наедине. Многие политические лидеры, вспыльчивые и раздражительные в личном общении, предстают перед общественностью совсем в ином обличии: спокойные, умудренные, сопереживающие. Горбачев, похоже, демонстрировал обратную склонность. На людях он в последнее время становился чересчур раздражителен, а его высказывания звучали все менее убедительно. Зато, оказываясь с ним наедине, я видел политика собранного, даже благоразумного. Сомневаюсь, чтобы он так себя вел с любым и каждым, но вынужден признать: на послание президента Буша он отреагировал с великим умением.
Вместо того, чтобы возмущаться нашим вмешательством и подрывом перестройки угрозами прекратить экономическое сотрудничество, он воспринял сообщение спокойно, предоставил нам изложить наше понимание дела и сделал два много говорящих замечания. Передавая уверения, что он останется верен своим обещаниям в отношении Персидского залива, Германии и соглашений о сокращении вооруженных сил в Европе, Горбачев напоминал Бушу о важности сотрудничества с ним, избегая каких бы то ни было угроз переменить такую политику, если Соединенные Штаты откажутся сотрудничать в ответ на силовые приемы в Литве. Наделе Горбачев заверял, что будет следовать такой политике несмотря ни на что. Если перед лицом подобного заверения Буш решится прибегнуть к санкциям, то действия его будут выглядеть грубыми и злокозненными. Во–вторых, Горбачев представил свои последние действия как тактику, чтобы избежать дворцового переворота, а не как основательную смену политики.