Смерть инквизитора
Шрифт:
Вот на тему о «Бригате россе» мы разговаривали с Леонардо много раз и смотрели на вещи совершенно одинаково. Тем временем приближался страшный 1978 год, приближалось 16 марта, когда БР убили пять человек охраны, похитили Альдо Моро, держали его в «народной тюрьме», а через пятьдесят пять дней убили. Его труп положили в багажник красного «рено» и оставили машину как раз на середине между зданиями, где помещались высшие органы ХДП и ИКП, которые отстаивали «позицию твердости» и не желали вступать ни в какие переговоры с БР, жертвуя жизнью Альдо Моро во имя утверждения престижа государства.
Трагедия Моро произошла весной 1978 года. Мы уже переписывались с Леонардо, но еще не возникла та интенсивность духовного общения, которая связала нас после личной встречи. Поэтому я не знала о его книге «Дело Моро», вышедшей одновременно в Палермо
Об Альдо Моро и его судьбе мы с Леонардо говорили много раз, это одна из «вечных тем». Может быть, правильно поступили, не включив “L’affaire Moro” в наш том: это и не роман и не памфлет, это вещь, стоящая совершенно особняком в творчестве Леонардо. Он пережил смерть Моро, к которому относился просто плохо, когда тот был в силе и славе и обладал огромной властью, как личную трагедию. Отлично понимаю это: в те страшные дни и недели я тоже ни о чем другом не могла думать и ни секунды не надеялась на счастливый конец. Леонардо особенно потрясло опубликованное в печати письмо так называемых «старых друзей Моро», которые заявили, что не узнают Моро, которого всегда любили и уважали, в человеке, который писал из проклятой «народной тюрьмы», куда его заточили «Бригате россе». Под письмом стояло более семидесяти подписей — цвет итальянской католической интеллигенции. И все они знали, что БР дают Моро читать газеты. Это было ужасно, ужасно и постыдно. Я рассказала Леонардо (и назвала имя, хотя ни разу не назвала его в своих работах), как ко мне в гости пришел вместе с женой, ревностной католичкой, один из подписавших это письмо. Она заявила, что лучше, что застрелили Моро. Почему лучше? «После всех этих писем…» (Моро писал многим, не только прося о помощи, но буквально подсказывая, как надо действовать.) Эта моя гостья, синьора О.Б., наверное, не пропускает воскресной мессы, но вот — лучше.
Но Леонардо даже не удивился, услышав мой рассказ. Наверное, он немало таких вещей перевидал за свою жизнь и знал, что такое измена, жестокость и предательство. А как иначе назвать это лучше? В общем, тема ультракрасного терроризма и тема Альдо Моро теснейшим образом связаны, потому что смерть Моро была как бы кульминацией. Потом этот феномен стал сходить на нет, и теперь только отдельные безумные акты, которые они называют революционными, напоминают обществу о том, что были в Италии свинцовые семидесятые годы.
Итак, причины, по которым Шаша написал эту книгу, прежде всего моральные, а не специфически литературные. Нет, скажем точнее: не только “L’affaire Moro”, многие книги Шаши продиктованы именно моральными мотивами. Если подойти к этому поверхностно, то «Контекст», к примеру, можно трактовать как отлично сделанный детектив. А если вдуматься, да еще если знать итальянские реалии тех лет, то это философский роман, замаскировавшийся детективом. Не случайно наиболее проницательные итальянские критики давно уже начали говорить о книгах Шаши так: giallo politico или giallo filosofico. Поясним: издательство «Мондадори» выпускает все свои криминальные серии в желтых обложках. Слово «джалло» значит «желтый». Это определение по отношению к жанру, в котором работает Шаша, привилось. Добавим, к одному из жанров, потому что Леонардо умел работать в любом жанре: такое дано немногим художникам.
Творческий акт у Шаши всегда связан с большой предварительной работой, он не импровизирует, он именно работает и подчеркивает это. Однажды он дал четкую формулу: «Для меня документы — это литература в еще не обработанном состоянии. Я в них очень верю, так же как очень верю в литературу». Профессионализм для него был этическим понятием. Он не раз повторял, что получает удовольствие от самого процесса письма: «Я заметил, что те книги, которые мне было особенно приятно писать, получают наибольшее признание публики. Если я замечаю, что писать мне скучно или утомительно, я предпочитаю прерваться, отложить на завтра, а то и бросить вовсе».
Вопрос о документах принципиально важен, потому что Шаша был бесконечно требовательным к себе. Он называл себя ремесленником: «Были времена, и не так уж давно, когда ремесленник — сапожник, портной, столяр — старался делать для людей вещи красивые по форме и удобные для употребления. Почему писатель не должен считать это и своим долгом?» Давно уже я пробовала представить себе, как работал Шаша. Художественные произведения он писал только летом в Ракальмуто, потому что там ему удавалось прятаться от журналистов и от всяческой суеты. Но для работы в архивах временных ограничений не было. Документы. Чтобы знать точно или не знать, но быть уверенным в своей гипотезе, он неутомимо искал документы. Он сам когда-то рассказывал, что все надеялся найти «чудом» хоть что-нибудь еще о фра Диего Лa Матине для «Смерти инквизитора». Или для «Исчезновения Майораны». Или для какой-нибудь задуманной новой работы.
Предположим, он идет в архив, разрабатывая сюжет, и там вдруг находит такие неожиданные и важные материалы, что он бросает первоначальный замысел. И начинает работать — упорно, настойчиво, ювелирно. Он начинал писать лишь тогда, когда замысел уже оформлялся, когда гипотеза кристаллизовалась и самому ему казалась верной. При этом он никогда не думал, что владеет истиной в последней инстанции. В нем как-то соединялись уверенность и терпимость. Да, терпимость, когда надо было помочь кому-нибудь, когда кто-то, даже чужой для него, оказывался в беде. Но и нетерпимость, если речь шла о моральных принципах.
Он был духовным наследником деятелей эпохи Просвещения, он, казалось, беседовал с Вольтером, Монтескьё, Монтенем, Паскалем. При всем том самый любимый его писатель — Стендаль, он испытывал влияние Достоевского и (сам мне говорил) каждый год перечитывал «Смерть Ивана Ильича». Эклектизм? Нет, огромная эрудиция и самостоятельность суждений. Незачем говорить о Пиранделло, тут все ясно. Вообще о Сицилии Леонардо знал все. Не случайно название книги «Сицилия как метафора». Это интервью, которое Шаша дал Марчеле Падовани, но на самом деле это его автобиография, которая подтверждает мою уверенность в слове «все». Действительно, Шаша — историк, этнограф, литературовед и искусствовед.
И все-таки: что значит «Сицилия как метафора»? Это значит, что Сицилия может означать для Шаши нечто универсальное, когда он размышляет над вечными вопросами, над вечными общечеловеческими проблемами добра и зла, старости и смерти, над проблемами искусства и науки. Он говорил Падовани, что если ему приходится отказываться от первоначального замысла, может быть потому, что случайно найденные в архиве материалы противоречат первоначальной гипотезе, то у него получается другая книга. Но в то же время он заявляет — и это звучит как программа: «Вещи, которые я пишу, всегда проистекают из определенной идеи и развертываются в соответствии с планом… Я хочу доказать нечто, пользуясь изображением подлинного или выдуманного факта». Слово «доказать» набрано курсивом. Сначала мне казалось, что между другой книгой и намерением нечто доказать есть противоречие. Рассуждая формально, действительно находишь противоречие, потому что не может возникнуть «другая книга», если есть определенная идея, есть точно выработанный план. Но история с «другой книгой» еще сложнее. Да, он решил, продумал, уверен, начинает писать. Но в процессе письма одна мысль «цепляется за другую», кроме того, персонажи порой начинают действовать самостоятельно, а не так, как было запрограммировано. В общем, происходят перемены, и Шаша отходит в сторону: пишется, как пишется. Поэтому, говорил он, ему трудно рассуждать о какой-нибудь своей книге, взятой в отдельности. И я одно время думала, что если есть строго продуманный план, то писатель заставляет персонажей действовать, повинуясь его воле. А если так (вспомним, что ему надо что-то «доказать»), легко предположить, что он и факты излагает или группирует в соответствии со своим планом. В общем, мне казалось, что все это противоречиво.