Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
– Как дела, Риз, новые мальчики есть?
– спросил его мой отец, а тот все попыхивал своей вечно зажженной сигаретой. Говорили, что и во сне держит он ее в уголке рта, правда, потушенную.
– Да ладно тебе, Мута, докапываться, не дай Бог услышит кто, так и впрямь подумают, что я...
– и он расхохотался, а Мурат прервал его:
– Да ты что, да разве им когда такое в голову придет, все ж знают, что ты нормальный!
Взял Мурат хлеб и отправился на Шеноину. Радостно открыл двери нашей квартиры, зашел на кухню и подумал: «Вот молодцы, какая прохлада, и потолки высокие, не зря все-таки эти австрийцы владели миром и распространяли свою цивилизацию и архитектуру!». Снял он с полки тарелку, поставил ее на стол, зажег плиту и, напевая, пошел к холодильнику. Открыл холодильник и... не смог поверить своим глазам. Ну как же так? Разве можно оставить такое без последствий? Кто-то съел его шницель!
И,
– Он заставляет меня сидеть на диете и не пить, а когда я все это делаю, приезжает и съедает мой шницель, а я-то как раз только собрался перекусить, раз! и ничего нету. Неужели он действительно так со мной поступил!?
Так отец заподозрил собственного сына, не зная, что шницель попал в плен Милошу Мандичу и немало его обрадовал. В конце концов судья Мандич был вознагражден за ежедневное открывание холодильника на Шеноиной улице. Оказалось, все это делал он не зря, потому что нашел там припрятанный шницель Мурата.
Квартира на Шеноиной 14 стала магнитом для всего цвета сараевского общества. Старая обшарпанная квартира австро-венгерской постройки располагалась очень удобно. Короткая Шеноина улица выходила на Титову, главную улицу, так что все наши знакомые, живи они хоть на Вишнике, хоть на Кошеве, говорили:
– Давай заглянем к Кусте, он недалеко.
Потому что, приехав в центр, так или иначе но попадешь на Титову, и оттого им казалось, что Кустурицы живут неподалеку. Все ходили в эту квартиру, в том числе и наши родители, хотя бы раз в день. Редко какой вечер обходился без гостей. Все это было похоже на то, какой запомнилась мне комнатушка на улице Воеводы Степы дом 2, где я родился, когда Сенка все время ругалась и говорила Мурату:
– Это уже не квартира, а блядский проходной двор!
История повторилась, разве что на этот раз компания подобралась более разнузданная, чем те бедолаги из пятидесятых. Владели нами всемирный прогресс, леви штраусс, кока-кола и рок-н-ролл.
Жизнь наша между фильмами «Вспоминаешь ли Долли Белл?» и «Папа в командировке» разворачивалась во времена «Больших ожиданий». Перед смертью товарища Тито, а также сразу после нее большой популярностью пользовались рокеры, наиболее заметными из которых были Бора Чорба и «Азра» Джонни Штулича. И все же толпе больше всего пришелся по вкусу пастушеский рок Горана Бреговича. Ему удалось перевести музыку «Лед Зеппелин» на пастуший язык. После «Разбойничьего ручья» [32]и концерта, собравшего сто тысяч слушателей, тетка Весна Байчетич охарактеризовала успех Бреговича в своем стиле:
– Будь жива его мама, он бы такого себе не позволял!
К моменту, когда «Цепеллины» ушли со сцены, он уже успел выпустить пластинку в стиле «новой волны». Желая прожить сто лет, сочинил песню, в которой выразил свое презрение к столетним.
Появление групп «Забраньено пушенье» [33], «Элвиса Й. Куртовича» и «Хит-парада сюрреалистов» стало событием революционным. Популярность их творчества позволила наследникам «Травницкой хроники» и «Моста над Дриной» узнать себя в их песнях и телевизионных пародиях. Таксисты, мясники, продавцы кебабов смотрели «сюрреалистов» и смеялись над собственными пародиями в сериях, сделанных по подобию «Монти Пайтона». Причем, это было не копированием популярных англичан, а просто обыгрыванием тех же стереотипов, которые были ранее использованы Терри Джонсом и Гиллиамом. То же самое делал и Райнер Вернер Фассбиндер, великий немецкий режиссер. Он голливудского исполина Кирка Дугласа и его величественные драмы смог отнести в область стереотипов. На этой основе он создал современные кинопроизведения, которые прославили немецкий кинематограф восьмидесятых; самым известным из них стало «Замужество Марии Браун». Он был одним их редких режиссеров, сумевших оторвать миллионы телезрителей от их экранов и заставить смотреть серьезное кино. Этого добился он своим сериалом «Берлин, Александрплатц». Случилось это во времена, когда на телевидении еще создавались серьезные произведения. Тогда мы все собирались на Шеноиной 14, вместе с Карайличем, смотрели произведения Фассбиндера, и замечали схожесть приемов, применявшихся в кино и рок-н-ролле. Решили мы, что значение восьмидесятых годов в киноискусстве и музыке в том, что оригинальность художника измерялась тем, каким образом и насколько способен он отступить от существующих стереотипов, а также подчеркиванием мелодраматической основы, из которой, без разницы, имелся ли в виду Эврипид, Шекспир или судьба деда Атифа, попавшего под поезд, и происходит мощное эмоциональное переживание. Это переживание нуждалось в современном художнике, который был бы способен воспринять его и, в согласии с духом времени, отреагировать по-своему. Больше всего обрадовало нас появление группы «The Clash», потому что Страмер был настоящем героем, из тех, то жил впроголодь и, как раз когда мы слушали его альбом «London Calling», уехал в Никарагуа
Появление Доктора Карайлича я понимал как логическое продолжение европейских забав, принесенных в «темный вилайет» [34]австрийцами, с их симфоническими оркестрами и капельмейстерами, и еще как своего рода циркового акробата. Тут необходимо пояснить историю его появления. Как и все артисты, он возник ниоткуда, будто спрыгнув с трапеции, и его происхождение по сравнению с переполнявшей его творческой смелостью, не имело никакого значения. Он был лучшим носителем панковской идеи разнообразия. Носил он свитер, связанный мамой, и презирал «побрякушки». Футбол он рассматривал с точки зрения методов классической философии, оживляя тем самым эту серьезную духовную гимнастику и переводя ее на доступный язык, читал книги, постоянно ходил к букмекерам и упорно ставил на «Железнодорожника», даже когда было очевидно, что этот его любимый клуб не имеет ни малейших шансов на победу.
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом, на концерте группы «Забраньено Пушенье» в Риеке, Доктор Карайлич сказал, что «Маршал сдох». Все пришли в замешательство. Одни утверждали, что он имел в виду усилитель фирмы «Маршалл», другие же не сомневались, что он сказал это про товарища Тито. Время показало, что самой большой проблемой для наших сограждан явилась сама идея, что кто-то может вот так вот упоминать Тито и издеваться над ним. Хуже всего, что они все никак не могли свыкнуться с мыслью, что Тито и на самом деле умер. Карайличева провокация на концерте в Риеке и фраза «маршал сдох!» сохранилась в памяти вольнодумно настроенных югославов, как смелая насмешка над тотемным величием товарища Тито. Но скоро выяснилось, что обыгрывание стереотипов на телевидении и в реальной жизни, это не одно и то же. Свернув с улицы Югославской Народной Армии на Шеноину, спеша на обсуждение текущих художественных и политических проблем, Карайлич не знал еще, что прогулка по городу станет наказанием за его политический проступок. Тот инцидент не освещался широко ни в прессе, ни на телевидении, но наказание за него было перенесено на улицу, чтобы боснийский народ мог осудить преступника сам. Доктор Карайлич вбежал в квартиру и показал мне ссадины и синяк под правым глазом. Напавшие наскочили на него сзади и серией ударов попытались свалить на землю. Когда его избивали, один из них сказал:
– Не нравится тебе Тито, собирай манатки и пиздуй отсюда в Белград, сучара!
Не удалось им повалить его, слишком уж бестолково они возились, опасаясь прохожих, гулявших по Титовой. В одних носках, злой как черт, я выскочил на улицу искать нападавших. Их, конечно, уже не было, а нам оставалось только гадать, сделали ли они это спонтанно, или это была группа, организованная тайной полицией, что в Боснии было обычным делом. Стоило ввязаться в политику, и сразу то в тебя на улице бомбу кинут, то по односторонней улице против движения вдруг выскочит грузовик с намерением размазать тебя по мостовой. Именно это произошло с певцом Райко Петровым Ного. А чего можно было ожидать от сограждан, когда связываешься с большой политикой? Когда писатель Меша Селимович поссорился с Бранко Микуличем, мало кто осмеливался поздороваться с ним на улице. Только докторша Лагумджия храбро разгуливала по сараевским улицам, держа его под руку. Лучшие друзья Селимовича отворачивались и переходили на другую сторону улицы. Скрывался он от распространившихся новостей в гостинице «Европа», а некоторые прятались за воротниками пальто и пропадали в окрестных улицах.
Стрибор появился на этом свете, когда я еще нес на своих влечах груз горицкого прошлого, в котором детство, в нищем, но привлекательном окружении, прошло в поиске ответов на основные экзистенциальные вопросы, позднее переведенные на язык искусства. Та мучительнаяя эпоха была позже награждена главными призами на мировых кинофестивалях. И вот ведь чудо, первые стриборовы наблюдения и первые остроумные замечания возникли также на экзистенциальной основе. Оттуда и те страх и беспокойство за нашего пса Пикси, как бы его, после победы «Долли Белл» в Венеции, не съел «Золотой Лев».
Его сестра, Дуня Кустурица, родилась под звуки группы „The Clash” в облаках табачного дыма в нашей квартире на Шеноиной 14. Там мы досиживались до рассвета в эксцентричных славянских препирательствах и безумных вечерах, когда одна ночь проходила за обсуждением, правда ли что зажигалка «ронсон» лучше «дипона», потому что фирма солидная, а на следующую ночь рассвет уже был встречаем за успешной расшифровкой уилсоновского «Эйнштейна на пляже». Это было время, когда в мыслях наших сплавлялись два мироощущения, обычная история для Сараево, крах титоизма и надежда, что будущее будет лучшим. Эта идея, подкрепленная музыкой группы Clash и экстравагантной, но популярной панк-культурой восьмидесятых, которая тогда казалась преградой на пути недавно появившегося чудища MTV и его канализации, начавшей изливаться с телеэкранов и грозившей утопить нас в своих музыкальных фекалиях.