Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
– Где в этой истории место для меня?
– он остался в стороне от многомудрых толкований и Бога, в котором сомневался, потому что мало в него верил, но ощущал потребность прославлять его свечками и иконками. Что делал он с незапамятных времен, еще до того, когда верующему был оставлен только один Бог, когда богов было не перечесть.
В Америке же пытались убить своего Бога уже давно, и когда это не получилось, ему просто нашли место. Требовал этого, в том числе, и научный прогресс. Потребность в отрицании Бога нарастала вместе с научными достижениями - вопреки факту, что величайшие ученые были людьми религиозными. И для Бога была разработана новая концепция. Этот Бог, отделившись от католического Бога, отплыл от европейских берегов Атлантики, добрался до Америки и обосновался
А что с тем крестьянином из деревушки около Ужице? Как теперь ответил он на вопрос:
– Где в этой истории место для меня?
А он все там же, помалкивает и ведет себя согласно собственной теории. Ничего не известно ему о терновом пути, пройденном страстотерпцем американским Богом, который бежал от инквизиции, спасая знание от костра и пыток. Все это время великий толкователь морали из Ужице не переставал зажигать свечки перед иконками, а про Бога вспоминал лишь по необходимости. Иногда тот появлялся в пределах видимости, иногда его совсем не было. И когда американцы вывели Бога из употребления, ужицкому моралисту изменять своим привычкам не пришлось. Для него уже веками все остается неизменным. Сам того не подозревая, он стал звеном между американским прошлым и настоящим. И это удивительное преображение моральных норм, возврат к пониманию их моралистом из Ужице, вместе с разработкой новых видов этики, ощущается сегодня повсюду. И когда американцы готовят свои очередные бомбардировки, ставшие сейчас чем-то вроде театрального представления, когда вся планета с нетерпением ждет очередного действия, они тоже опираются на мораль. Чтобы защитить комфорт своего голливудского Господа, свои военные акции в Ираке они оправдывают по телевидению в манере крестьянина из окрестностей Ужице. Эти бомбардировки просто «должны быть». И вся военная операция немедленно провозглашается моральной. Значит, то, что «должно быть» - морально, и по всем телеканалам разрушения и бомбардировки представляются способом защиты морали и цивилизации, и тут мы добираемся до того самого вымученного ответа на вопрос что такое мораль. Тогда припертый в угол крестьянин из окрестностей Ужице смущенно пробормотал, что морально - то, что ты должен делать, теперь американские морские пехотинцы этот тезис применяют на практике. Защищая этические нормы своего государства.
И если, взяв за плечи, тряхануть как следует эту голову, подобно крестьянину, стрясывающему с дерева сливы, чтобы гнать из них ракию, вряд ли на стол высыпались бы какие-то особо сложные моральные конструкции, подходящие для фильма «Андерграунд» и ответа на вопрос, чем же так привлекательна для человека жизнь во лжи. Моя мама никогда не хвалила меня так, чтобы это было слышно соседям. Но когда какая-нибудь соседка хотела похвалить своего сына, выразить неприкрытое удовольствие от его поступков во внешнем мире, она говорила это так:
– Этот мой Самир, маленький бандит, вот ведь умница!
Вот как проявляются моральные суждения в жизни, отягощенной вековой бедностью и нелегкой историей, при равнодушном отношении к Богу. В таких условиях мать ласково говорит сыну «бандитик мой маленький» и это никого не удивляет. Этот маленький мамин бандит вполне приемлем для общества. Куда больше, чем образованный и трудолюбивый.
Так что я решил, что этот анекдот о людях, считающих, что Вторая мировая война еще не окончена, на самом деле просто шутка по сравнению с ложью, в которой живет современный мир.
Этот фильм создавался от конца к началу. Чем он закончится я знал сразу, а вот начало пришло потом. Придумал
Такое у меня тогда и было чувство, что сама земля трещит у нас под ногами, и потому сначала я снял этот эпилог. И если бы я снимал продолжение «Андерграунда» сейчас, то, снова, знал бы, чем он закончится. Теперь земля не стала бы трескаться. В конце фильма треснули бы небеса. Такой ход мыслей подводит к пропасти, перед которой человеку, перенесшему столько потерь, так нелегко остановиться, чтобы не погибнуть. Чтобы избежать лишней патетики, я сделал бы, чтоб на расколовшиеся небеса смотрела та самая мышь из моей кроссовки, доставшейся в наследство от офицера в самом начале, оно же и конец, моей спортивной карьеры. Больше не надо было ей бежать почетный круг по кошевскому стадиону. Вместо этого ей досталась бы комментаторская роль хора в древнегреческих трагедиях. В конце истории планеты Земля и фильма «Андерграунд», мышь громко задала бы вопрос:
– Ну и, где в этой истории место для меня?
– и разочарованно добавила бы:
– И что это стряслось с людьми, что они так глупо профукали свой единственный шанс? Ну они ладно, они сами все это затеяли, а мы-то, остальные, с какого перепугу страдать должны?!?
Сын отца Диониса
В тысячу девятьсот девяносто пятом в Париже подписан был Дейтонский договор, ставший окончанием войны в Боснии. Милошевич, Туджман и Изетбегович подписали мир. Те самые деятели, которые ввели нас в демократию, а потом сразу же и в войну, теперь повели нас к миру. И я понял, что закончившаяся война подтвердила старый тезис Андрича о том, что войны никогда не решают наших проблем, но создают новые, которые мы должны будем решать опять, новыми войнами.
В том же году «Андерграунд» победил в Каннах, и я получил вторую «Золотую пальму». На этот раз мой фильм выиграл пальму не благодаря западной конъюнктуре тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда «Папа в командировке» удачно дополнил картинку краха восточноевропейских коммунистических режимов. Если бы я знал, что буду использован как разменная антикоммунистическая карта, этот фильм никогда не был бы снят. Возможно, что-то похожее чувствуют сегодня те, кто эту награду мне тогда присудил, когда видят, куда обернулись мои нынешние политические взгляды. Думаю, запросто могли бы они потребовать эту «Пальму» вернуть.
«Андерграунд» был сделан в другом стиле. На этот раз именно эстетика фильма раздула огонек моей счастливой фестивальной звезды, той самой звездной искорки, которая поначалу была прибита к пасмурному зеницкому небу, а потом просто перемещалась от Венеции до Канн, Берлина и дальше. Думаю, члены каннского жюри склонились на мою сторону во многом благодаря ажиотажу, вызванному показом «Андерграунда» в «Гранд-пале», большом зале Каннского фестиваля. Один кинокритик написал, что я прямой потомок бога Диониса. Это он, конечно, загнул, и кто знает, что сказали бы сегодня эти знатоки. Хотел я поблагодарить за комплимент и выказать свою скромность, но, к сожалению, ляпнул глупость, причем духу признать это у меня не хватило.
Сказал я по-французски:
– На самом деле, я сын отца Диониса.
Он посмотрел на меня с удивлением и спросил:
– Тогда, раз вы не Дионис, получается, вы его брат?
– Нет, - упрямо настаивал я на своем: - Я сын отца Диониса.
Критик посмотрел на меня с удивлением, потом наконец улыбнулся и сказал: