Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
Дом этот был обустроен с невероятной продуманностью. Предметы здесь сочетались между собой как кинокадры у хорошего монтажера, связанные друг с другом так, что ни одного из этой цепочки уже не выкинешь. Расставленные майиными руками, предметы кухонной обстановки по своим цветам, формам и расположению и создавали этот возникающий на наших глазах стиль, разрушающий схемы и стереотипы холодных и отчужденных, хоть и с претензией, гостиничных номеров... в которых я, кстати сказать, провел большую часть своей жизни. Тогда в Белграде идеалом устройства жизненного пространства считался гостиничный номер. Все делалось для того, чтобы гости могли почаще говорить: «Чудесно, чудесно», что особенно действовало мне на нервы.
Тайна майиного стиля состояла в том, что в существующую
Вернувшись с учебы в Праге и пропагандируя писателя Богумила Грабала, никак не мог я взять в толк, почему никто не понимает моего литературного героя, сказавшего: «Небеса отнюдь не гуманны, как не гуманен и мыслящий человек: не то чтобы он не хотел, но это несообразно его понятиям». Мишо снял цейсовский объектив со своей «Лейки М2» и сказал:
– Слушай, насчет того, что говорит этот твой Грабал, вот раньше много всякого натерпелись мы от немцев, теперь то же с американцами. Когда немецкий офицер въезжал в недавно завоеванные земли, стоя в открытом мерседесе, с «лейкой» на груди, то при всей ненависти со стороны порабощенных народов, все же были они впечатлены, признавая техническое превосходство. Ничто не могло сравняться с мерседесом, большинство людей мечтало управлять такой машиной. И чем больше они об этом мечтали, тем ясней им становилось, что мечта эта недостижима, и тем сильнее они презирали, нет, не немцев, а своих близких и соседей, тех, кто жил, работал и умирал рядом. Большинство, представив себя за рулем мерседеса, желало попасть в вечное немецкое рабство!
А сегодня американцы создают все эти космические товары. Человек не знает уже куда деваться от количества производимых товаров. Без большинства этих вещей люди могут прожить, но сделать это уже не в силах. Когда-то шли они молиться Богу, глядя в небеса и на иконостасы, сегодня же идут словно коровы за пучком сена в торговые центры. Люди вообще штука непростая. Все меньше беспокоит их настоящее искусство, как сказала бы Милка Бабович, комментаторша фигурного катания на телевидении. Сегодня публику больше занимают эффекты. Люди живут в уверенности, что не смогут обойтись без: соляриумов, музыкальных центров, видео, телефонов, самолетов и морских круизов. И патенты на эти изобретения принадлежат американцам. Сначала людей подсаживают на телерекламу, потом все эти предметы предлагаются уже и в реальности, что, надо признать, полностью всех устраивает. Советский Союз не выдержал этого испытания. Он вполне успешно мог соревноваться с Америкой в вооружениях и тяжелой промышленности, но проиграл соревнование в том, что люди ценят больше всего: не смог организовать рынок, и не имел никакого представления каким образом наполнить его пестротою товаров.
Проблема с американцами в том, что сначала они продают все эти вещи нам задешево, а потом, когда начинают нас бомбить, все это так дорожает, что та дешевизна выходит боком. Бомбы падают с высоты десяти километров. А мы ничего с этим поделать не можем - они нас видят, а мы их нет. Случается это, когда что-то их не устраивает и они хотят переписать историю. Вовсе неплохо то, что получаем мы поначалу, когда наслаждаемся Хичкоком, знаем, что Джон Леннон наш брат, и люди отправляются на Луну. Но никуда не годится, если тебя бомбят, называя бомбы ангелами. Хуже всего, выясняется, что одно с другим связано, будто и то и другое проделывает один человек. Это тот самый герой Грабала, который не может быть гуманным, извиняя себя тем, что небо «тоже негуманно», потому что, как утверждает он, это находится в противоречии со здравым смыслом. Чтобы добраться до тех удивительных вещей и возвышенных
Когда юный Кустурица пошел во французскую школу, Мишо поначалу переводил Стрибору его учебники на сербский. Причем тот, как все балованные дети, постоянно их терял, и дед переводил их заново, потому что ну что уж тут поделаешь. Стрибор уже вступил в беспокойный переходный возраст. Вернулся он однажды из школы заметно взволнованным. Поначалу не хотел он нам говорить, что же такое произошло, что напомнило мне мои собственные первые шаги на пути взросления. Оказалось, избил он одного француза, школьного хулигана, за то, что тот изводил мальчиков-алжирцев. Тем же летом в Будве выбил зубы одному амбалу, сыну владельца бензозаправки в центре города. Позднее, когда мы вернулись во Францию, Мишо сказал ему:
– Стрибор, а ты понимаешь, что это тяжкие телесные повреждения, уголовное дело?
Тот перепугался. И еще сильней встревожился, когда Мишо добавил:
– За такое я мог бы посадить тебя на два года!
От чего Стрибор просто остолбенел, и после этого предупреждения не дрался целых два месяца.
Спросил я Мишо:
– Что ж мне теперь делать, как с ним справиться?
В ответ он попытался меня успокоить:
– Ничего уж тут не поделаешь. Сколько ни старайся, но когда проснется в нем дед, то и будет как с дедом, и все твои труды насмарку.
А когда догадался, что я уже несколько мгновений понимаю сказанное таким образом, что Стрибор похож на него, поспешно добавил:
– С генетической точки зрения, свойства передаются с разрывом в несколько поколений, так что ребенок может походить на прапрадеда.
Дед Мишо не любил становиться предметом обсуждения в разговоре. К физической расправе, в отличие от меня и Стрибора, он не был склонен совсем, хотя, смотря по телевизору бокс, размахивал руками так, будто находился в центре ринга. Проводя серии ударов, боксеры начинали подпрыгивать быстрее, и Мишо делал то же самое. Перебирал он ногами так споро, что от топота ног по сбившемуся ковру безделушки падали с полок и разбитое стекло разлеталось по комнате. Стекла этого он в запале не замечал и выходил на кухню весь в порезах. Не лучше было, когда в одиночестве в тесной комнатушке на Кошево смотрел он трансляцию футбольного матча, ноги его дергались так, будто это он сам находится на поле. Не пропускал он ни одного удара, не ограничиваясь теми, которыми игрок атаковал ворота противника. Каждый удар, который, как ему казалось, должен был закончиться голом, повторял он в своей комнате, замахиваясь ногой и ударяя изо всех сил. Однажды его дочь Майя делала у себя в комнате уроки и услышала, как Мишо у себя орет. Сначала это было несвязное:
– ГОООООООЛ!
– за которым следовала пауза, и вопль:
– Помогите! Ногу сломал!
Мишо со своим чувствительным характером тяжело переживал любые осложнения в отношениях с людьми. Один в один как Стрибор. Даже представить себя участвующим в чем-то подобном он не мог. Так произошло и когда он сдавал экзамен на вождение в Високо. Когда напряжение экзамена стало ему непереносимо, он просто выпустил руль из рук - мотор заглох и экзамен был провален. Потому и большую часть жизни он проводил среди ближайших и преданных друзей. Трудно давались ему незнакомые места и, особенно, неожиданности, которые были возможны от незнакомцев. Зато жена его обожала путешествовать и узнавать новые места, собирать новые знакомства. Против ее склонности к путешествиям он не возражал, хотя и говорил ей: